— «Так что насчёт того пакета данных?» — спросил Тео.
— «Ничего», — Треску перевёл взгляд на тарелку. — «И я не хочу, чтобы все сочли, что нас сейчас заживо испепелят, Тео, так что будь благоразумен и сообщи мне, если такое повторится вновь. А с Хоффманом я сам переговорю».
Пётр выловил из горшочка часть бедренной кости и стал разглядывать, что внутри. Он очень любил костный мозг. Это было любимое блюдо мальчика, и Илина не упускала случая порадовать им сына, раз мясные блюда вновь вошли в их ежедневный рацион. Треску наблюдал за тем, как Пётр выковыривал мозг из кости кончиком ножа, щурясь, чтобы не оставить внутри ни одного кусочка, а затем намазывал его словно масло на хлебную корочку. И хоть Вектес и мог бы стать им новым домом, где им не пришлось бы умирать с голоду, это всё же была не Горасная, и сыну не стоило об этом забывать.
— «Пап, а мне можно разговаривать с солдатами КОГ? Их же зовут “шестерёнками”, да?» — спросил Пётр. Одно это слово вызывало в нём неподдельный ребячий восторг. Хотя среди остальных гораснийцев оно стало почти ругательным. — «А они правда кошек едят?»
— «Только та снайперша с собакой», — усмехнулся Стефан. — «Видел её ботинки? Подбиты полосатым кошачьим мехом».
— «Знаешь, Пётр, у них там есть настоящая звезда трэшбола», — вмешалась Илина, одарив Стефана взглядом прищуренных глаз, явно дававшего понять, что надо заткнуться. — «Может, тебе лучше с ним поговорить».
Трэшбол всем нравился, и Пётр просто светился от счастья.
— «Можно, пап?! Пожалуйста!»
— «Посмотрим, я попробую уговорить его», — Треску подмигнул. Он доел и встал из-за стола, кивком указав Тео и Стефану на выход из палатки. — «Извини, что так убегаю, Илина, но нам надо кое-что проверить».
Отойдя на достаточное расстояние от палатки, Стефан закурил ещё одну грубо скрученную сигару. Он оробел от взгляда Треску, но всё равно затянулся.
— «Капитан, ну мне на платформе вообще нельзя было курить!» — сказал он в оправдание. — «Не злитесь на меня».
— «Ладно, кури, пока есть что».
Треску взглянул на часы на запястье. Это были золотые часы, Треску получил их в подарок от отца. Когда-то они принадлежали его деду. Оба его предка к этому моменту уже бы составили и подготовили к исполнению план отхода на крайний случай, даже если и доверяли союзнику больше, чем самим себе. И от Мирана оба старших Треску ждали бы того же самого.
— «Мне нужен запасной план. Я хочу знать, сколько топлива в нашем распоряжении, и скольких людей мы сможем вывезти к ближайшему участку суши, если дело дойдёт до критической точки, когда оставаться здесь с КОГ будет неблагоразумно».
Тео показал своё одобрение и согласие кулаком с оттопыренным большим пальцем и хлопнул Стефана по спине, отчего последний закашлялся дымом. Даже если план никогда и не придётся приводить в исполнение, сам факт его существования успокоит людей.
— «Но мне нравятся ребята из КОГ», — возразил Стефан, прокашлявшись и вытирая губы тыльной стороной ладони. — «Тео, ты не был на “Изумрудных столбах” во время атаки полипов. Ты не видел, как их солдаты сражались, чтобы спасти нас. Не саму платформу, а именно нас».
— «Зато я там был», — отозвался Треску. — «И да, ты прав. Они ради нас рисковали своими жизнями. Но здесь дело вовсе не в дружбе или благодарности. Просто надо быть ко всему готовым».
Стефан одарил Треску настороженным взглядом.
— «И вы бы не хотели отплатить им той же монетой? Вы бы не стали помогать им, если бы они попросили?»
Треску немного напрягся от внезапно нахлынувшего на него ощущения, что он поступает низко и подло. Но он лишь выполнял свою давнюю клятву: в первую очередь защищать гораснийский народ. Но от самой мысли о том, что, возможно, ему придётся бросить КОГ на произвол судьбы после того, как они сражались плечом к плечу, у него встал комок в горле. Для Треску стало полной неожиданностью осознание того, что на ту глубокую психологическую связь между солдатами, воевавшими плечом к плечу, не особо влияют ни флаги, под которыми они воюют, ни границы их государств, ни даже клятвы, данные умирающим отцам.
— «Конечно, нам тоже придётся помогать им», — наконец сказал он. Какими бы оправданными не были его предубеждения, мир всё же не делился только лишь на чёрное и белое. — «Чтобы они не потянули нас за собой в случае чего».
— «Верно, сэр», — сказал Тео. — «Мудрое решение».
ГЛАВА 6
«Отец предупреждал меня о том, что политика сочтут героем лишь после смерти, рассмотрев его действия в историческом контексте. Я не настолько честолюбив, чтобы претендовать на звание героя, но хотел бы, чтобы будущим поколениям были понятны мои мотивы. Мы занимаемся грязной работой, которую необходимо выполнить, но кроме нас делать её никто не хочет. Хоффман меня бы понял, ведь у солдат почти та же задача. Но поверил бы Маркус Феникс в то, что у меня были свои причины поступить так, как я поступил? И так ли уж это важно для жителей Сэры, был ли я трусом или предателем, если им удастся дожить до тех дней, когда у них снова появится такая роскошь как возможность вести дебаты? Какая-то часть меня считает, что да, важно. Вот поэтому политики и пишут мемуары — мы так ходатайствуем о смягчении приговора».
(Председатель Ричард Прескотт, сын бывшего председателя Дэвида Прескотта.
Отрывок из неопубликованных воспоминаний)
ПАТРУЛЬНЫЙ ВЕРТОЛЁТ “КВ-239”, ОБЛЁТ СЕВЕРНОГО ВЕКТЕСА.
— «У меня так мама делала», — сказал Соротки.
— «Что, она тоже обстреливала с воздуха бронированные столбы?» — Дом не сводил глаз с раскинувшегося под вертолётом пейзажа, выискивая взглядом среди деревьев те, которым было тут совсем не место. Маркус занял наблюдательный пост у противоположного люка. Без Бэрда и Коула в салоне вертолёта висела какая-то странная тишина. Даже Митчелл, сидевший сбоку за пулемётом, был не особо разговорчив тем утром.
— «Нет, я о том, что она тоже брала меня с собой в длинные поездки на автомобиле», — ответил Соротки. — «Едешь так и считаешь все красные грузовики по пути. Или коров. Или двадцатиметровые столбы агрессивно настроенной формы жизни».
Дом вспомнил, как его дети, Бенни и Сильви, занимались примерно тем же во время их поездок. На секунду от нахлынувших воспоминаний встал комок в горле.
— «Лейтенант, что это ты бодрый такой всё время?»
— «Ладно, молчу».
— «Нет, я серьёзно. Ни разу в жизни тебя не видел в плохом настроении. Вообще никогда».
В вертолёте вдруг воцарилась тишина. Ну, или просто возникли неполадки в работе внутренней радиосвязи. Разговор непреднамеренно перешёл в серьёзное русло, а Дом старался избегать таких на тот случай, если он сорвётся и начнёт говорить о Марии и детях, заставив всех смущённо ёрзать на месте. Он понял, что теперь стал куда реже думать о них. Только неясно, откуда это шло: то ли Дом научился блокировать болезненные воспоминания, то ли просто смирился с потерей.
“Принятие. Может, в конце концов, я и дойду до этой стадии, как и говорил психолог”, — подумал он.
— «Я себя просто так настраиваю», — наконец-то прервал молчание Соротки.
— «То есть?»
— «Я стараюсь внешне выглядеть счастливым, и когда делаешь это достаточно часто, то начинаешь себя так по-настоящему чувствовать. Это связано с ответной реакцией психики. Заставляешь себя почаще улыбаться, и рано или поздно мозг и в самом деле начинает думать, что ты счастлив. Входящий сигнал для сознания превращается в исходящий».
Будь Бэрд с ними, именно в этот момент он бы стал ныть о том, что психология — псевдонаука для придурков, зарубив на корню потенциально интересную беседу. Дом повернулся в сторону пассажирского отсека и встретился взглядом с Маркусом. Казалось, на мгновение он бросил следить за своей стороной, выглядя так, будто с нетерпением ждал ещё какого-нибудь совета от Соротки. Всем хотелось научиться ограждать себя от болезненных воспоминаний. Даже Маркусу.