Берни положила сумку на стол Прескотта, усыпав его крошками земли и пепла. Сунув руку внутрь, она достала кусок обгорелого мяса, держа его за обломок кости. Да, надо было отдать Прескотту должное — он даже не шелохнулся от вида такой мерзости. Вместо этого он лишь выдвинул ящик своего письменного стола, вытащив из него пару старых толстых перчаток вроде тех, что рабочие на заводе носят.
— «Где вы это нашли, сержант?» — убрав папки с документами со стола, Прескотт постелил на стол несколько листов бумаги, а затем взял обеими руками образец. — «Расскажите всё с самого начала».
Он и в самом деле был просто восхищён этим зрелищем. Положив образец на устеленный бумагой стол, председатель принялся изучать его, как заправский патологоанатом. Хоффман и Берни обменялись быстрыми взглядами друг на друга. Обычно полковник не замечал медленно проявляющихся признаков старения у тех людей, с кем часто виделся, но Берни сейчас выглядела выжатой, как лимон, и это пугало Хоффмана.
“Не надо было ей этого делать. И вообще, никому таким заниматься не стоит”, — подумал он.
— «Их там была целая стая», — хрипло заговорила Берни. — «Повыскакивали прямо из стебля».
Наклонившись над столом, Берни перевернула кусок плоти, чтобы показать председателю обнажённую кость. Затем, взявшись за обгоревшие концы кости, Берни потрясла образец, отчего обгоревшая плоть стала слезать с кости, растягиваясь в длинные нити. Теперь стало видно, что внутри образца был небольшой сустав ноги. Об этом говорила его слегка изогнутая форма, характерная для колена.
— «Про быка я слышала, но вот такого уж точно не ждала», — сказала Берни. — «Они на собак похожи. И это я не к тому, что вот это перед нами кусок заражённой собаки. У Сэба Эдлара пропало всего лишь два пса, к тому же, неясно, почему Светящиеся в этот раз появлялись из стручков этих. Или волдырей. Не знаю уже, как и назвать-то их».
Прескотт ловил каждое слово Берни, полностью сосредоточившись на её речи, так что Хоффману оставалось лишь наблюдать за их диалогом. В появлении Светящихся не было никакой закономерности, ничего такого, из чего можно было бы построить логическое умозаключение о том, как они поведут себя в дальнейшем. Единственное, что оставалось неизменным — это их способность взрываться.
— «Господи…» — наконец-то пробормотал Прескотт. Казалось, он и в самом деле опешил от таких новостей. — «Сержант, не могли бы вы пока отнести это в морозильную камеру, пожалуйста? Если повара будут против, то скажите, что это мой приказ».
— «Да, сэр», — ответила Берни. Как бы она там не относилась к Прескотту, её лицо осталось непроницаемой маской. Она по-прежнему была сержантом, которая помнила об иерархии и долге. Завернув образец обратно в мешок, Берни направилась к выходу, даже не взглянув на Хоффмана. Мак покинул кабинет вместе с ней.
— «Прежде, чем вы спросите, полковник», — начал Прескотт, — «скажу сразу, что понятия не имею, что это такое»
Он указал рукой на пустое кресло, стоявшее напротив его стола.
— «Присаживайтесь. Надо поговорить».
У Прескотта был невероятно крошечный кабинет. Председатель был из тех людей, что любят порядок, но сейчас вид у кабинета был такой, будто бы Прескотт решил разобраться со всеми своими бумагами и протереть полки. В обычное время у главы государства в его собственном кабинете и пылинки было не найти, но, казалось, Прескотту до этого нет никакого дела. Всё же были у этого человека черты, вызывавшие восхищение. Но всё же это были совсем не те качества, которые Хоффман искал в человеке, в чьи руки он беспрекословно отдал бы жизни своих солдат и будущее КОГ.
“Он никогда не вытворял никаких безумств. Никогда не проявлял себя некомпетентным политиком. Каждый раз я соглашался с тем, что он делал, и сам поступал бы так же. Но он за нос меня водит, а я такого не потерплю”, — подумал Хоффман и спросил.
— «Вы про диск поговорить хотели?»
— «Нет, про Светящихся. Я не менее вас переживаю о том, с какой скоростью распространяется эта зараза», — ответил Прескотт. Впервые в его голосе не слышались елейные нотки расчётливости. — «Я понимаю, что никто из командования не считает, что мы уже можем возвращаться на материк».
Со стороны вся эта беседа выглядела совершенно нормально. Именно так председатель и должен был разговаривать с Хоффманом. Им давно уже надо было сесть вот так и поговорить.
— «Если мы и покинем остров, то придётся разделиться на несколько небольших групп, чтобы выжить», — сказал Хоффман. — «Но у нас нет ресурсов, чтобы построить всю военную и гражданскую инфраструктуру в каждом из десятков новых мелких поселений. Нас это окончательно добьёт. Нет, мы сильны только пока вместе».
Прескотт, казалось, разделяет самые пессимистичные взгляды на ситуацию.
— «Довольно суровое заявление», — сказал он в ответ.
— «Мы все разделяем эту точку зрения. Вы и сами знаете, какие у нас альтернативы, да и к тому же они куда больше связаны со временами года, нежели с тем, насколько опасно здесь находиться».
— «Вы ведь понимаете, что некоторые всё равно предпочтут рискнуть, покинув остров», — Прескотт откинулся на спинку кресла. — «Думаю, не стоит их останавливать».
— «Нет, это просто недопустимо. Председатель, мы это уже обсуждали. Вы когда-то уже разрешили всяким недовольным уехать из Порт-Феррелла, но в тот раз они забрали с собой лишь свои личные автомобили. А любой, кто решит покинуть Вектес, заберёт с собой и судно, которое однажды может нам понадобиться. А новые корабли взамен уплывших мы строить не можем».
— «Понимаю вас», — кивнул Прескотт, будто бы он и в самом деле слушал доводы Хоффмана. — «Вы и впрямь попытаетесь остановить тех, кто решит уплыть?»
— «Уже не впервой».
— «На словах-то всё просто, а вот с моральной и практической точек зрения… Меня больше беспокоит то, сколько мы потратим ресурсов, чтобы удержать на острове тех немногих, кто решит покинуть его».
— «А иначе у нас тут будет анархия», — ответил Хоффман. — «Я у себя такого не допущу».
— «А ведь всё вполне может к тому и прийти, Виктор», — голос Прескотта стал ещё мягче, будто бы у расстроенного отца, которому приходится расспрашивать сына, правда ли то, что он выпил слишком много и поцарапал автомобиль. — «Хочу спросить вас, как мужчина мужчину, без притворства. И буду признателен, если услышу честный ответ на мой прямой вопрос. Хотя, вы ведь всегда так и отвечаете, да?»
К чему бы там Прескотт не вёл всю эту беседу, Хоффман уже понял, что ничего хорошего он сейчас не услышит.
— «Сами знаете, что так и есть».
— «Как думаете, почему вы теперь стали старшим военным начальником, Виктор?»
— «Потому что все остальные бедолаги померли, сэр, один я остался», — ответил Хоффман. За все те годы, что минули со “Дня-П”, немало офицеров просто пропали без вести. Хоть полковника и терзали порой мысли об этом, но всё же он вносил их имена в списки, где уже числились миллиарды других пропавших без вести жертв червей. Хоффман вдруг вспомнил генерала Бэрдри. — «Или в бою пали, или мозги себе сами вышибли от отчаяния».
— «Виктор, вы занимаете свой пост, потому что это я решил вас на эту должность назначить. Причём, сделал это ещё в тот момент, как сам на своё кресло сел. Вы берёте и идёте к цели, каким бы тяжёлым не был путь к ней, пока остальные мечутся в сомнениях, попусту разбрасываясь жизнями подчинённых», — Прескотт вновь наклонился к столу. — «Я читал ваш послужной список. Не официальный, где всякую херню написали, пропустив самые неприглядные моменты, а тот, к которому был приложен собственноручно вами написанный рапорт об осаде Кузнецких Врат. Вот потому я и знаю, на что вы на самом деле способны».
— «А на что я способен? На расстрел гражданского, который у моих солдат провиант воровал? Или на убийство честного офицера СНР, принявшего у меня капитуляцию?» — Хоффман вспомнил, как тот дал ему воды и согласился помочь всем раненным в осаде. Полковник знал, что воспоминания об этом будут преследовать его до самого конца. — «А то я ведь много всякой неприглядной херни натворил, сэр. Прям всё сразу и не вспомнишь».