— «Солдат, ты хоть руки-то помыл?» — спросила она совершенно недобрым голосом. — «Что забыл тут?»
— «Я полковник Хоффман, мэм, глава штаба обороны».
Хейман показала на потолок указательным пальцем с пожелтевшей от никотина кожей.
— «Ваши ребята на четвёртом этаже», — сказала она.
— «Да я просто заглянул поблагодарить вас, доктор Хейман», — объяснился Хоффман, понимая, что, очевидно, зря вообще этот разговор затеял. — «Мы ценим ваш труд по спасению наших солдат. По возможности передайте от меня благодарности и всей вашей бригаде».
На мгновение лицо Хейман приняло удивлённый вид, но доктор тут же взяла себя в руки.
— «Не за что, полковник. Можно я уже продолжу воспитывать моих долбанных никчёмных коллег, а?»
У Хоффмана, почти что напрочь лишённого какого-либо обаяния, обычно с женщинами общаться всё же лучше выходило, чем с мужчинами, но дай бог, чтобы с этой сукой больше видеться не пришлось.
— «Конечно, не буду вас задерживать, мэм», — с этими словами полковник выскочил обратно в коридор. Вот и всё, дело сделано. Но в этот момент доктор Эдеми ухватила его за руку.
— «Вы хотите повидаться со своими солдатами? У нас сейчас шесть операций одновременно проходит».
Хоффман кивнул в ответ.
— «А Доннельда Матьесона уже прооперировали?» — спросил он. — «У него ампутация обеих ног».
— «Сейчас проверю».
Отведя Хоффмана к лифту, Эдеми уставилась на табло с номерами этажей, пока кабина лифта со скрипом поднималась всё выше и выше.
— «Я в основном только с поражением лёгких от вдыхания паров имульсии дело имею», — заговорила доктор. — «Так-то я медицинским регистратором тут работаю. Остаётся лишь радоваться, что мне не приходится слишком уж часто иметь дело с тяжёлыми травмами, а то ведь, наверно, в итоге стану такой же, как доктор Хейман».
Она не стала вдаваться в дальнейшие подробности. Когда лифт поднял их на четвёртый этаж, доктор оставила присевшего на скамью Хоффмана глазеть по сторонам в ярко освещённом коридоре для посетителей, заканчивавшемся двустворчатыми дверями. Судя по надписям на стенах, на этом этаже располагались операционные. Что вообще в такой ситуации можно Матьесону сказать? Он вообще в сознании будет? Как же именно его угораздило оказаться в числе погибших и искалеченных солдат? Матьесона ведь все так любили. Может, в этом всё и дело. Какая бы хрень вокруг не творилась, он никогда не падал духом, даже если любой другой здравомыслящий человек на его месте, столкнувшись с подобным, тут же пустил бы себе пулю в голову. Он стал солдатом, потому что сам хотел этого, а не потому что попал под призыв, испытывая искреннюю любовь к армейскому быту.
Доктор Эдеми вернулась ещё через десять минут. За это время Хоффман успел понять, что сидит тут, потому что Матьесон стал для него своеобразным мерилом того, насколько плохо идёт война. Если уж он её не переживёт, значит, и у остальных шансов нет.
— «Его перевели в послеоперационную палату», — сказала Эдеми. — «Пока ему дают большие дозы наркоза, так что поговорить с ним не выйдет. Но он, вероятно, поймёт, что вы к нему приходили».
— «Мне надо какой-нибудь халат надеть?»
— «Нет, просто не трогайте его».
Палата послеоперационного наблюдения представляла собой небольшую комнатку, примыкавшую к одной из операционных. Добела вымытая плитка на стенах отражала яркий свет таких же ламп, какие висели в коридорах. Чтобы найти Матьесона, Хоффману пришлось потратить немногим больше времени, чем он рассчитывал. По всей комнате были расставлены стальные тележки, а сбоку перпендикулярно к стене стоял какой-то длинный стол. Полковник не сразу понял, что тележки эти представляли собой своего рода каталку, а капельницы, трубка для вентиляции лёгких и кабели старого монитора, стоявшего позади, тянулись к лежавшему на этой каталке человеку. Хоффман даже не воспринял сначала этого человека, как Матьесона, и не столько потому, что лицо того практически полностью скрывала кислородная маска, сколько из-за того, что ожидал увидеть тут фигуру под два метра ростом. А человек на каталке был куда меньше этого.
“О, боже…”
Хоффман, само собой, и до этого видел столь же ужасающие ранения, но по какой-то причине чистота и белизна стен этой комнаты лишь усилили его шок от увиденного. Несколько мгновений полковник просто не мог отвести глаз от этой картины. Из операционной в комнату зашла медсестра с закрытым медицинской маской лицом, бросив взгляд на Хоффмана.
— «Он не сможет с вами поговорить», — сказала она.
Доктор Эдеми легонько подтолкнула Хоффмана вперёд.
— «Но он ведь выживет, да?»
— «Он вообще должен был сразу погибнуть, но вот выкарабкался же», — пожала плечами медсестра. — «Так что всё возможно».
— «Матьесон, это я», — обратился к солдату Хоффман, наклонившись вперёд настолько, насколько смелости хватило. — «Это полковник Хоффман. Держись тут, Доннельд. Как только выберешься отсюда, сразу работу тебе найдём, не переживай».
— «Замечательно», — устало вздохнула медсестра. Хоффман всегда инстинктивно искал на одежде собеседника какую-нибудь нашивку с именем владельца. На форме медсестры виднелись выведенные по трафарету буквы “М. ЯРВИ”. — «А теперь пора его в палату переводить, так что вам пора, полковник».
Хоффман уже понял, что, даже при своём звании, никакой реальной власти тут не имел, хотя его это не особо и волновало. Он вышел из палаты послеоперационного наблюдения спиной вперёд, а затем доктор Эдеми вывела его в коридор. Полковник решил, что весьма неплохо, что такая занятая девушка помогает ему тут не заплутать на несколько часов.
— «Вы и впрямь собираетесь его обратно в солдаты возвращать?» — спросила она. — «Ему что, это так важно? Да и чем вообще он будет заниматься в инвалидном кресле?»
— «У нас как раз острая нехватка вспомогательного персонала», — ответил Хоффман. — «К тому же я только что пообещал вернуть его в строй, и планирую слово своё сдержать, даже если он меня и не слышал».
Доктор Эдеми ничего ему на это не ответила. Они вдвоём так и шли в тишине к лифту, но на полпути лампы над их головами погасли, после чего весь этаж погрузился во мрак. Внезапно воцарившееся безмолвие в ту же секунду было прервано целым хором приглушённой ругани, исходившей с другой стороны закрытых дверей. Из прохода справа от Хоффмана выскочила медсестра, оглядываясь по сторонам так, будто бы проверяла, на всём ли этаже электричество пропало.
— «Чёрт, питание сдохло!» — выругалась она, а затем повернулась к кому-то, стоявшему за дверью. — «Запускайте генераторы!»
Такое порой случалось. По всему Джасинто происходили веерные отключения электричества для экономии топлива на генераторных станциях. Но Медицинский центр Джасинто относился к ряду заведений, в котором коммунальные службы электричество никогда не отключали. Хоффману лишь оставалось надеяться, что это событие не станет предвестником дальнейших лишений. Следом за доктором Эдеми он принялся спускаться по лестнице почти что в кромешной тьме, предварительно прощупывая каждую ступеньку носком ботинка.
— «Вы ведь будете по телефону справляться о состоянии здоровья этого юноши, да?» — спросила доктор. — «Чтобы не пришлось вновь с доктором Хейман встречаться».
— «Даже не сомневайтесь, обязательно буду», — ответил Хоффман. — «И никакая Хейман, чёрт подери, меня не остановит».
КРЫЛО “D”, “ГЛЫБА”.
Крик и ругань донеслись до слуха Рива как раз после завтрака.
Издевательства над Раскиным или кем-то ещё из психически больных стали основным развлечением, когда тех перевели в общее крыло, но вскоре это занятие стало отнимать слишком много сил, так что все забили хрен на них, кроме тех заключённых, кто от скуки аж на стену лез. Чем сильнее становились зимние морозы, тем больше обитатели тюрьмы изнывали от безделия. Сефферт стоял перед запертой дверью камеры Раскина, с грохотом водя жестяной тарелкой вверх-вниз по прутьям решётки. Риву очень бы хотелось, чтобы тот уже перестал маяться этой хуйнёй. В кой-то веки собаки относительно тихо себя вели, и вот шуметь начали сами люди.