Он высадил Аню возле столовой, загнал мотоцикл обратно на стоянку транспорта, а затем побрёл обратно в свою комнату, где из мебели имелась лишь кушетка в металлической раме и побитый шкафчик. Эта комната когда-то служила одиночной палатой. Когда-то богачи отправляли своих свихнувшихся родственников в госпиталь имени Райтмана. Порой по ночам Дом лежал, уставившись в потолок, украшенный яйцеобразным орнаментом с остриями в промежутках, и размышлял над тем, какого же измученного беднягу заперли в эту тюрьму из лучших побуждений. Где бы Дом ни оказывался в последнее время, он повсюду видел лишь тюрьмы и безумие.
“Должно быть, я и сам с ума схожу. Из “Глыбы” ведь ещё никто живым не возвращался”.
Дом открыл шкафчик. Пожитков у него осталось немного, но всё же имелась одна мелкая вещица, которая ещё чего-то стоила. Этой вещицей была потускневшая бронзовая медаль с красно-чёрной полосатой летной — его Звезда Эмбри. Теперь, когда рядом с Домом уже не было ни Карлоса, ни Маркуса, эта награда для него уже ни хера не значила. Поговаривали, что некоторые люди всё ещё коллекционировали их, что само по себе было чистым безумием. Хотя теперь весь мир уже слетел с катушек ко всем хуям.
“Может, удастся подать апелляцию по здоровью. Буду настаивать на том, что это всё посттравматический синдром его довёл. О таком никто говорить не захочет, да и признавать, что подвержен ему, тоже. Маркус так уж точно. Тоже мне, клеймо позора, твою мать. Он не обязан доказывать свою значимость ни перед одной сволочью”.
Вынув медаль из небольшой коробочки, обшитой кожей, Дом потёр её об штаны. На самой медали виднелись лишь его имя, звание и ещё два весьма простых слова: “За отвагу”.
Отвага проявлялась каждый день, каждый час, каждую минуту. Дом не видел никакой разницы между тем, что он делал на мысу Асфо, и всем тем остальным, что ему приходилось заставлять себя делать, когда даже не было уверенности, что он не погибнет в следующую секунду. То, через что Маркусу пришлось пройти сейчас, было куда сложнее, чем воевать с “инди” на полях Асфо. И в этот раз ему придётся разбираться со всем в одиночку.
ГЛАВА 7
«Кому вообще сейчас придёт в голову бежать из “Глыбы”? Сейчас это самое безопасное место в Джасинто, наверно. Попомните мои слова: люди с воли скоро сами начнут через стены лезть, чтобы спрятаться внутри».
(Кеннит Хойгель, бывший тюремный надзиратель
в Коалиционном учреждении для отбытия заключения “Хескет”,
также известном как “Глыба”.)
ТУАЛЕТНЫЕ И ДУШЕВЫЕ КОМНАТЫ, “ГЛЫБА”. МЕСЯЦ БУРЬ, СПУСТЯ 11 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.
Нико проверил каждую туалетную кабинку, распахивая дверцы высотой по пояс, открывающиеся в обе стороны, будто бы за ними кто-то в принципе мог спрятаться. Рив ждал, пока он закончит. Должно быть, разговор им предстоял крайне важный, раз уж вертухай рискнул спуститься сюда в одиночку.
— «Значит, он не лезет, куда не надо», — заговорил наконец Нико. Казалось, он был крайне доволен тому, что их никто не подслушивает, после чего положил в ладонь Рива небольшой бумажный свёрток. — «Хотя выглядит он не сказать, что замечательно, да?»
Сжав свёрток, Рив нащупал в нём пять самокруток. Весьма неплохая плата за то, что он присматривал за Маркусом Фениксом.
— «Он мало ест», — сказал Миллтон.
— «Это я и сам вижу».
— «Он же бугай здоровенный. Каким хером мне его заставить свой паёк целиком съедать?»
— «Но именно за это я тебе и плачу».
Убить кого-либо не составляло никакого труда. Всё, что для этого требовалось — грамотное планирование и твёрдая рука. Рив мог целые учебники по этому ремеслу писать. А вот заставить человека жить дальше, когда ему этого уже совершенно не хочется, представлялось куда более сложной задачей. Нико одарил Рива предостерегающим взглядом, слегка приоткрыв рот. Где-то на фоне из крана капала вода. В этом помещении значительно слабее пахло туалетом, чем в крыле “D”, потому что здесь куда проще было наводить порядок.
— «У меня есть два письма от его девушки», — Нико похлопал себя по карману.
— «И что?»
— «И то, что мне надо знать, не слетит ли он из-за них с катушек. Некоторые сидящие тут только этими письмами с воли и живут. Другие же после них становятся клиентами дурки. Не могут вынести разлуки, не могут смириться с тем, что их женщина с другим на воле шашни крутит, и всё такое».
— «Короче, следить за ним, чтобы не повесился».
— «Не надо прямо следить».
— «Ну, у половины сидящих тут ребят не сказать, что и отношения какие-то с женщинами были. Да и к тому же, есть тут и такие, кто мёртвых дам предпочитает».
— «Просто сообщи мне, поможет ли это ему жить дальше, или всё только хуже станет?»
Заключённым разрешалось получать по одному письму в неделю, или же раз в месяц видеться с близкими. Рив не мог припомнить, чтобы ему хоть раз кто-нибудь написал, или хотел повидаться с ним. Его клиенты всё равно не стали бы связываться с ним тут. Несколько лет назад к одному из сидящих тут за поджог пару раз мать приходила, но затем её визиты прекратились, и все решили, что она умерла, как и многие другие люди из мира за стенами тюрьмы.
“Целый мир уничтожен. Интересно, как там теперь всё выглядит?”
— «Ладно, я выясню», — Рив протянул руку за письмом. — «Оставишь его мне?»
— «Нет», — прищурившись, ответил Нико. — «Там личное».
— «А-а-а, понятно…»
— «Начальник тюрьмы проверил письмо на нарушение протоколов безопасности и прочую херню, так что можешь перестать гримасничать».
— «Да ладно вам, ну вот что такого можно написать в каком-то ебучем письмеце сидящему пожизненно, чтобы это нарушало протоколы безопасности? Нам куда безопаснее оставаться в тюрьме, чем сбегать на волю. Причём, и для остальных людей тоже».
— «Таковы правила», — отрезал Нико. — «Не я их устанавливаю».
Развернувшись, он удалился. Рив, дожидаясь, пока не стихнет звук ботинок Нико, шагавшего по разбитым плиткам, использовал это время, чтобы достать из ведра потрёпанную половую тряпку, а затем побрёл на нижний этаж, который все в шутку называли “зоной отдыха”, будто бы тут по вечерам можно было послушать игру на пианино и пропустить по коктейлю. Обычно, Рив всегда мог предугадать, в какой момент кто где будет находиться, и чем будет заниматься. Те, кто не сидел в одиночных камерах, в это время занимались уходом за садами, или же пытались отчистить все эти хвалёные хоромы вокруг них. Баки с микопротеиновыми фермами в восточной части здания работали в автоматическом режиме, и выключать их приходилось лишь раз в два месяца для чистки, когда кто-нибудь из-за пищевого отравления начинал срать дальше, чем видел.
Но всё же хорошо, когда чем-то постоянно занят в таком месте. Риву казалось, что, пока у тебя дела есть, то, значит, ты всё ещё жив, а не просто лежишь и смерти ждёшь. К тому же, это останавливало других заключённых, куда более опасных для общества, от того, чтобы от скуки тебе глотку перерезать.
“Ты ведь и сам уже это заметил, Маркус, да? Заметил, что мы на самом деле все разные тут? Тюрьма — это как армия, только грязи побольше. Но тут тоже имеются свои звания и правила, как и в любой социальной группе”.
Вся тюремная жизнь происходила на нижнем этаже, в открытой зоне крыла “D”. Вертухаи могли следить за большей частью происходящего, стоя в безопасности на мостках и балконе, если, конечно, им не наплевать было, так что уголовники пребывали в ложном убеждении, что в их жизнь никто не лезет. По крайней мере, сверху.
“Но от сидящих в соседних камерах не скроешься, конечно”.
— «Привет, Чанки», — поздоровался Рив. В камере на нарах, скрестив ноги, сидел человек невысокого роста, орудуя единственной иголкой над каким-то одеялом. Значит, он развёл ещё кого-то на тряпьё для своей работы. — «Когда мы уже наконец увидим готовый вариант?»
— «Терпение, сын мой», — ответил Чанки. — «Это карта».
— «Ну, вот если бы ты сюда за ограбление банка загремел, то я бы заинтересовался…»