— «Ей надо забыть обо мне».
— «Это тебе надо прочесть эти письма».
— «Нет», — Маркус вновь покачал головой, сжав губы, чтобы вытерпеть боль от вдоха. — «Не надо».
Взгромоздившись на кушетку, он перевернулся на живот, уткнувшись лицом в сложенные под головой руки. Нико знал, как решить любую проблему в тюрьме, но не эту. Что делать, когда человек, который, судя по его виду, никогда в жизни не убегал от проблем, молча решил, что ему больше незачем жить?
— «Я всё равно сохраню их для тебя», — с этими словами Нико спрятал конверт обратно в карман куртки, а затем оставил Маркуса одного, заперев за собой дверь, как и гласили правила. Оказавшись в коридоре, Нико вновь достал письмо. Конечно, оно не ему предназначалось, но если его девушка в нём писала, что хочет с ним расстаться, то, пожалуй, лучше было бы не отдавать Маркусу такое письмо. К тому же, в тюремной канцелярии его и так уже открывали, а потом запечатали обратно. Отклеив верх конверта, Нико обнаружил внутри фотографию и лист бумаги. Фотография оказалась напечатанной на столь тонкой бумаге, что даже сквозь конверт её было не нащупать. На обороте фотографии карандашом была выведена надпись: “Ты отвернулся”. Когда Нико перевернул фотографию изображением к себе, то у него дыхание перехватило.
Судя по обстановке, это было снято где-то в армейских помещениях. На голове Маркуса, одетого в комплект брони, виднелась чёрная бандана с сержантскими нашивками. Он стоял у стола, а камера запечатлела его в тот момент, когда он повернулся в сторону, смотря куда-то за кадр. За столом сидела весьма миловидная женщина со светлыми волосами. Выглядела она крайне элегантно и привлекательно даже в серой форме офицера КОГ, не прилагая к этому ровно никаких усилий. Она смотрела на Маркуса таким взглядом, что становилось сразу понятно, что для неё весь свет клином на нём сошёлся.
Вот значит, кого он потерял. Не только своего отца, друзей и честь, а ещё и женщину, которая его любила. Нико почувствовал себя извращенцем, читающим чужие письма. Развернув единственный лист бумаги, лежавший в конверте, он сумел прочесть лишь первые строки.
“Маркус, я всегда буду ждать тебя тут, сколько бы времени не прошло. Ведь ты мой, а мама научила меня никогда не принимать отказа”, — говорилось в письме.
Нико решил, что провалиться ему на месте, но Маркус Феникс всё равно прочтёт это письмо и ответит на него. Он позаботится об этом, и даже бумагу для ответного письма раздобудет. Порой женщины и впрямь ждали своих мужчин долгие годы, хотя мало кто вообще возвращался живым из “Глыбы”.
“Но Маркус вернётся. Он не заслуживает такой участи”.
Нико поймал себя на том, что мысленно зовёт его просто Маркус, а не Феникс, и даже не “Заключённый №B1116/87”. Спрятав лист бумаги и фотографию обратно в конверт, Нико решил навестить Маркуса через час.
КРЫЛО “D”, “ГЛЫБА”. ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ ЧАСОВ СПУСТЯ.
— «У нас двое без вести пропавших», — сообщил Чанки, по-прежнему будучи полностью поглощённым в вышивание своего ковра. Он сидел в камере, скрестив ноги, как это делали портные в старые времена. — «Обычно мы бы уже нашли тела, но, вероятно, в наши дни их в мусорную кучу сбрасывают».
Рив остановил тележку с едой возле его камеры. Чанки следил за всем, словно ходячая видеокамера. Он был уже немолод, да и большой физической силой никогда не отличался, так что в основном сидел в своей камере и просто наблюдал за происходящим вокруг, лишь иногда выполняя какие-нибудь поручения, не требовавшие больших усилий, например, ремонтировал что-нибудь. А ещё месторасположение его камеры позволяло Чанки видеть всех, кто входит и выходит, так что он продавал эту информацию, постоянным покупателем которой стал Рив.
— «Маркус в медсанчасти», — Рив зачерпнул из кастрюли немного микопротеиновой похлёбки и несколько картофелин сверх нормы. В это время года их жёлтая мякоть была всё так же вкусна. Картофель выращивали на любом свободном участке почвы в этих стенах, хотя порой плоды вырастали не больше виноградин. — «Его местоположение известно, так что не пропал он».
— «А ты-то откуда знаешь?»
— «Потому что мне самому по жопе прилетит, если допущу, чтобы он в драки лез».
— «Я и не думал, что Мерино его так сильно побил».
— «Это не Мерино. Вертухаи его так отхерачили, что тело всеми цветами радуги переливается».
Чанки, перестав сшивать кусочки ткани, хмуро уставился на рисунок ковра, почти что глядя сквозь него.
— «И всё это из-за меня. За мной должок перед этим парнем», — он завязал нить толстым узлом. — «Вот же мудачьё. Это был Парментер?»
— «Кэмпбелл».
Чанки окончательно отложил своё шитьё, взглянув на Рива.
— «Вот это новости. Никогда бы не подумал, что он такой мразью гнилой окажется», — Чанки покачал головой. — «Чем Фениксу отплатим?»
Рив понимал, что люди на воле никогда не поверят в то, что даже в такой выгребной яме, как эта тюрьма, у людей осталось чувство общности и братства. Когда общество и все его правила настиг крах, заключённые могли как начать пырять друг друга заточками, так и сплотиться перед лицом опасности. Риву казалось, что именно это сейчас и происходит. Всё это называлось “раскол”. Рив узнал этот термин когда-то давно из древнего журнала со статьями о ведении бизнеса, который нашёл в туалете. Бумага, на которой он был напечатан, были слишком плотной и блестящей, чтобы ею подтираться. Если между двумя группами и установилось шаткое перемирие, то после такого случая вновь обострит отношения, и всё сведётся к первобытному строю. С каждым годом тюрьма уменьшалась в размерах из-за того, что количество заключённых неспешно сокращалось, и некоторые части тюрьмы закрывали за ненадобностью. Заключённым приходилось потесниться, что лишь приводило к обострению агрессии.
“Говорят, любые животные начинают нервничать, когда территория их обитания становится всё меньше и меньше. А кто мы, если не животные?”
К тому же, в дело уже вступил принцип “враг моего врага — мой друг”. Возможно, Маркусу это и не нравилось, но теперь он стал одним из них. И если надзиратели избили его, то все сидящие тут восприняли это, как личное оскорбление, и им даже не обязательно было питать к Маркусу симпатий, или вообще быть с ним знакомым, чтобы верно относиться к ситуации.
— «Если он выживет, то его обратно сюда переведут», — сказал Рив. — «Так что, наверно, надо попробовать договориться с Мерино, чтобы не лез к нему».
— «И как нам это удастся?»
— «Придумаю что-нибудь».
— «Если у Маркуса такие крутые связи и тому подобное, то как так вышло, что он вообще сюда загремел?»
— «Это ж армия, поди их там разбери. Ладно, пойду остальным паёк разносить, а то Мерино меня до потери пульса отмудохает, если еда остынет».
Пнув по рычагу тормоза, Рив покатил дребезжащую на трещинах в плитке тележку к следующей камере, размышляя о том, что бы сказали его бывшие подельники, увидев, как он корчит тут из себя повара и доставщика еды. Профессиональный наёмный убийца превратился в обычную домработницу. Но Рив был всё ещё жив, а его бывшие подельники, вероятно, уже пошли на корм червям. В этих стенах престижность работы измерялась совершенно в другом ключе. Наряды по кухне означали, что ты контролируешь распределение пище в мире, страдающем от голода. Риву это нравилось, ведь подобная работа даровала ему те же привилегии, что и его умение превратить мозг цели в кашу при помощи единственного меткого выстрела высокоскоростным патроном с расстояния в три сотни метров. К тому же, пищевые отходы и кожура от овощей тоже имели свою ценность, ведь из них гнали самогон. В тюрьме установилась внутренняя экосистема со своей собственной экономикой, обеспечивая этому миру внутри стен полную автономность. Даже глюкозу, нужную для подкормки микопротеиновых ферм, производили в ходе фотосинтеза бактерии, которые жили в собственном запечатанном небольшом аквариуме. Этот аквариум был единственной вещью в “Глыбе”, не испытывающей недостатка в солнечном свете.