— «Я только и умею, что бомбы собирать, Нэвил», — сказал он. — «Так уж вышло, что мне досталась умница-жена, оставившая после себя весьма ценные записи. А ещё я был офицером Королевского полка Тиранской пехоты, и никогда не просил моих солдат делать то, чего сам делать не хотел и не был готов».
Нэвил сам так и не попал в армию, отчего испытывал угрызения совести. В последнее время едва ли выдавался день, когда он не думал про Эмиля и про то, каково это — поступить правильно. Порой надо было чем-то пожертвовать.
— «Ладно, можете и меня заразить», — сказал Нэвил. — «Чем больше у вас будет подопытных, тем точнее выйдет результат. Я согласен на всё».
— «Нет», — ответил Адам тем самым тоном, которым довольно редко разговаривал. Перед Нэвилом вместо профессора предстал тот самый майор Феникс. — «Я запрещаю вам, и это приказ».
ГЛАВА 9
«Феникс отказывается сотрудничать, и добавить тут нечего. По результатам осмотра могу сказать, что он пребывает в крайнем нервно-психическом перенапряжении, что неудивительно, если принять во внимание состояние самой тюрьмы. Но, судя по результатам опроса, он всё же вменяем. Подозреваю, что он специально отвечает на вопросы таким образом, чтобы его сочли нормальным. Он хорошо умеет делать вид, что всё в полном порядке, так как, вероятно, уже долгие годы скрывает свои эмоции под маской внешнего спокойствия, ведь он крайне умён. Это человек — типичный представитель своей социальной группы. Он обладает образцовым твёрдым характером, какой обычно бывает у выходцев из семей, основавших государство, а также столь свойственным солдату армии КОГ нежеланием признавать в себе те черты, которые он считает за слабость. Этот человек хочет понести наказание из-за уверенности в том, что подвёл своих боевых товарищей, а также опозорил своё имя и честь полка. Для него сама мысль о том, чтобы быть освобождённым из-под стражи, но постыдно разжалованным в гражданские, да ещё и с признанием его психически больным, куда хуже перспективы смертного приговора или пожизненного срока. К сожалению, для жителей Тируса это нормально. Кстати, кто такой Карлос?»
(Из неофициального отчёта доктора Монро Аллейна,
консультирующего психиатра, в канцелярию военного суда.
Копия направлена председателю Прескотту с пометкой
“Ознакомиться перед внесением в отредактированное дело”.)
БАР “РЖАВЫЙ ГВОЗЬ”, УЛИЦА КАЛОНА, ДЖАСИНТО. МЕСЯЦ ИЗОБИЛИЯ, СПУСТЯ 11 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.
Каждый день вместо привычных мест Аня видела лишь зияющую пустоту, и не только потому, что их уничтожили черви. Стоило лейтенанту лишь обратить свой взгляд куда-либо, как она сразу же подмечала, что Маркуса там нет, и больше он никогда тут не появится.
Аня вошла в бар “Ржавый гвоздь”, в котором обычно заканчивались её поиски Маркуса, когда тот брал увольнительную и переставал отвечать на рацию. Не сказать, что ему часто выпадало отдохнуть, но когда он хотел на время скрыться ото всех, то обычно заглядывал именно сюда. Почти всегда это случалось, когда погибал кто-то близкий ему из числа сослуживцев. Он садился высокий табурет возле барной стойки и, заказав себе немного выпивки, так и сидел тут, часами не сводя глаз со стакана.
Из разговоров с работниками бара Аня узнала, что Маркус обычно заказывал не больше одного-двух стаканов. Хотя однажды, как они говорили, он просидел в баре шесть часов подряд, осушив за это время целую бутылку яблочного бренди из Марандая, но каким-то невероятным образом всё равно ушёл сам на своих двоих, даже не пошатываясь.
“Да, помню этот случай. Он пришёл тогда ко мне в казармы и, едва сняв куртку, завалился спать на койку, и мне пришлось оставить его там, потому что надо было идти на дежурство. Единственный раз, когда он остался у меня на всю ночь, а я даже не смогла побыть с ним”.
Свой поступок он объяснил лишь одной фразой: «Курзон». Да, точно, Роланд Курзон. Маркус сказал, что врезал ему как-то раз. Аня не сразу поняла, что драка с Курзоном случилась, когда они ещё детьми были, и что уже взрослого Роланда, служившего в пешем патруле, как раз недавно убили. Чёрт, Маркус никогда ничего не забывал: ни имя, ни позывной, ни отметки на карте, ни о тех, перед кем он чувствовал свою вину.
— «Зайдёшь?» — окликнул её бармен. Сегодня на смене был Чез. Поставив на стойку небольшую пивную кружку для Ани, он плеснул туда пива из стеклянного графина. — «Сто лет тебя уже тут не видел».
Аня замерла на пороге, инстинктивно высматривая потёртую лётную куртку из дублёной кожи, перекинутую через барную стойку, хотя и понимала, что не найдёт её тут. Подойдя к стойке, она взяла кружку, прекрасно понимая, как все вокруг на неё пялятся. Это всегда так происходило, ведь другие женщины, как правило, в этот бар не захаживали. Обычно Аню это не сильно волновало, так как большинство выпивавших тут были из числа солдат, вспомогательного персонала штаба, или же врачей из Медицинского центра Джасинто. Многих она даже знала в лицо. Но в этот раз Аня почувствовала себя беззащитной и… озлобленной. Да, именно что озлобленной. Её злило то, что все сидят тут и пьют, а у Маркуса такой возможности уже нет. В голове Ани проносился странный вихрь эмоций.
— «Я Дома жду», — сказала она.
— «Он ещё не приходил», — сложив руки на груди, Чез локтями упёрся в стойку. — «Слушай, мне и вправду жаль, что всё так вышло с Маркусом. Но не переживай. Он же крепкий, как кремень, а тюрьму всё равно закрывать придётся, когда черви до неё доберутся, а уж эти твари сорок лет ждать не станут. А если даже и станут, то нам же легче жить станет, не так ли?»
Интересное умозаключение. Глупое, конечно, полное самообмана, но всё же высказанное из лучших побуждений. Такие фразы люди обычно говорят, чтобы подбодрить друг друга, когда надеяться уже не вообще не на что. Аня окинула бар взглядом в поисках свободного стула. Если сесть за стол, то со стороны покажется, что она только и ждёт, как бы к ней кто-нибудь подсел, но Ане как раз этого и не хотелось. За другим столом сидел Доннельд Матьесон, совсем недавно получивший звание младшего лейтенанта, но, кажется, он уже собирался уходить. Вероятно, спешил на очередную игру в трэшбол. Неплохой паренёк, никогда не унывает, всегда сам предлагает помощь и всё время готов поработать. Через месяц-другой его поставят командовать собственным взводом.
“Паренёк… Господи, да мне самой уже тридцать. Даже если всё уладится, мне под семьдесят будет, когда Маркуса выпустят”.
Хотя всё это вовсе не имело значения. Он был её мужчиной, и Аня готова была ждать его хоть целую вечность, если потребуется. Она всё для себя решила ещё двенадцать лет назад на вручении медалей, когда сжимала в руке Звезду Эмбри, которой посмертно наградили её мать, а боль в душе от потери близкого человека ещё не успела утихнуть, почти что не позволяя сделать вдох. Маркус тоже был совершенно разбит из-за смерти Карлоса, хоть и делал вид, что у него всё в порядке. Неумение пить крепкие напитки и отчаянная нужда в поддержке, когда всё вокруг приносило лишь нестерпимые страдания, привели к тому, что Маркус проводил Аню к безмолвию опустевшей квартиры Елены Штрауд, где их сплотила общее горе и бушевавшие гормоны.
“Маркус говорил, что нам не стоит этого делать. Такие отношения между простым солдатом и офицером недопустимы. А я ответила, что нам просто надо соблюдать осторожность. Поначалу аж дух захватывало от того, как мы тайком проводили время вместе. А затем всё перешло в привычку, став нашей маленькой постыдной тайной, а вовсе не тем, чего я желала. Какой там антоним к термину “платонические отношения”, когда телом мужчина полностью твой, но душа его скрыта под семью замками? Должно же это как-то называться”.
Аня сделала несколько глотков пива, имевшего странноватый сладкий вкус. Должно быть, эту партию варили из пшеницы. Поболтав остатки напитка в кружке, она смыла остатки стремительно уменьшавшейся пены со стенок. Ане не довелось познакомиться с матерью Маркуса, но знала его отца достаточно хорошо, чтобы понимать, как они оба были зациклены на своих исследованиях. В детстве у Маркуса было всё, о чём только можно пожелать, кроме родителей, уделяющих ему время и внимание. Они всегда переживали лишь о его будущем, совершенно не думая о том, что о ребёнке надо заботиться здесь и сейчас.