Ну конечно, у них здесь имелись сторожевые собаки, и такая вонь шла именно от их отходов. Судя по лаю, это была целая стая здоровенных псов. А затем завыла сирена. Её монотонный и размеренный звук раздавался через каждые несколько секунд, а из динамиков системы оповещений начался обратный отсчёт.
— «До начала режима изоляции одна минута…» — объявил голос.
Всё это звучало, как мрачная пародия на вездесущую систему громких оповещений на Азуре. Только вот объявления делались не мягким тоном давно уже почившего Найлза Самсона, а грубым и усталым голосом какого-то человека, который не особо-то и любил свою работу.
— «Это мы просто заключённых по камерам разгоняем, сэр», — объяснил надзиратель. — «Офицер Ярви скоро подойдёт к вам. Он… ну, он тут старший по званию. Начальника тюрьмы у нас нет. Нас, надзирателей, тут с дюжину наберётся, так что сами со всем тут управляемся».
— «Это каким же образом? Тут у вас довольно опасные люди сидят».
— «Ну, мы придумали кое-какой способ, сэр. Заключённых держим под замком, сами к ним не ходим. Им самим приходится обустраивать свой повседневный быт, готовить, прибираться. Ну а если нам всё же нужно попасть к ним, то мы используем раздельные охраняемые участки. А, да, и собак», — надзиратель кивнул с таким видом, будто бы говорил о всеми обожаемой старой охотничьей собаке, а вовсе не о тех чудовищах, каких рисовало воображение Прескотта, опираясь на яростный лай и рычание. — «Собак они и впрямь дико боятся, сэр. Дёшево и эффективно».
Если не обращать внимания на общую обветшалость, вонь собачьих испражнений и наличие металлических засовов на каждой двери, то это заведение могло бы сойти за старую подготовительную школу, в которой учился Прескотт. Именно так, возможно, она и выглядела после десятилетий запустения. Витиеватая резная лепнина, деревянные панели на стенах и покрытый плиткой пол напомнили ему о том чужеродном месте, в котором он очутился спустя всего лишь день после своего пятого дня рождения. Сжимая в руках небольшой чемоданчик, маленький Прескотт был готов тому, чтобы из него воспитали настоящего джентльмена. Неделю за неделей он каждую ночь рыдал перед сном в общей спальне, пока не смирился с тем фактом, что его жизнь не будет похожа на жизнь других маленьких мальчиков, чьи отцы были простыми людьми. Прескотт понял, что его долг — служение народу, и что надо перенять опыт отца, чтобы стать настоящим государственным деятелем.
“Так я и поступил”.
Преодолев скрипучие металлические ступени, председатель и шагавший за ним по пятам Дьюри вслед за надзирателем оказались в кабинете, куда больше напоминавшем размерами кладовку в магазине. Вероятно, небольшие комнаты проще отапливать. Приняв предложение присесть и выпить чашку кофе, Прескотт пронаблюдал за тем, как закрывалась дверь за уходившим надзирателем. Дьюри, пододвинув стул поближе, тоже присел. Тёмные стены нагоняли тоску, а покрытый чёрными пятнами истёртый ковёр работы восточных мастеров лишний раз создавал впечатление, что вся тюрьма превратилась в разваливающийся мавзолей.
— «Застрянь я тут, то точно вскрылся бы, сэр», — пробормотал Дьюри.
— «Это да. Должно быть, мистер Альва испытывает огромное облегчение от того, что покинул это место».
Дьюри уже хотел было что-то на это ответить, когда дверь вновь распахнулась, и в комнату вошёл совсем другой надзиратель. Этому худощавому человеку было уже за сорок, да и выглядел он так, словно бы давно не мог выспаться. Хотя нет, он вовсе не был худощавым, а просто нормального телосложения. Так обычно и выглядят гражданские, получающий стандартный паёк, в отличие от солдат, сражающихся на передовой. Прескотт тут же мысленно перевёл себя на уровень беседы с гражданским.
— «Добрый день, господин председатель», — сказал надзиратель, снимая тёмно-синюю кепку с головы. — «Я офицер Нико Ярви. Приношу свои извинения. Мы полагали, что к Фениксу кто-нибудь из канцелярии приедет. Вы с ним сами хотите встретиться, да?»
Прескотт в уме моментально дал оценку Ярви: обычный человек, который делает, что ему говорят, пытается быть честным, с трудом сводит концы с концами на пайках. Дьюри запрашивал личное дело Ярви, и там говорилось, что жена надзирателя работает медсестрой в реанимации. Детей у них никогда не было, как и у многих других супружеских пар на Сэре.
— «Верно, я хотел бы увидеть его, благодарю вас. Я лично знаком с Фениксом, и хорошо знал его отца», — говоря о профессоре, Прескотт без задней мысли произнёс фразу в прошедшем времени, ведь за последний год он столько всего узнал об Адаме Фениксе, что тот теперь казался ему совершенно чужим человеком. — «Я могу повидаться с ним прямо тут?»
— «Конечно, сэр. Сейчас приведём».
— «И кстати, не надевайте на него наручники. Мне кажется, это очень неприятно, да и к тому же, как вы заметили, со мной рядом личный телохранитель».
— «Вас понял, сэр», — с этими словами Ярви пулей вылетел из кабинета. Дьюри не сводил глаз с двери, словно кот, выжидающий мышь у норы. Прескотт и впрямь был лично знаком с Маркусом. Не сказать, что близко, но он помнил, как встретил высокого, стеснительного и до ужаса тощего девятилетнего сына Адама, которого профессор представил ему в Библиотеке Отцов-основателей, когда там открывали новый зал, построенный на деньги семьи Фениксов. В следующий раз Прескотт увидел Маркуса уже в облике молодого солдата, который решил записаться в армию вместо того, чтобы воспользоваться обширными привилегиями и самим собой разумеющимся освобождением от службы. Хотя у людей из того слоя общества, к которому принадлежали семьи Прескотта и Адама Феникса, такое право имелось от рождения. Перечеркнув всё своё воспитание, готовившее его к жизни среди зажиточных людей с подвешенным языком и большими связями, он превратился в обычного солдата, будто бы вышедшего из семьи рабочего класса.
Прескотт, полагавший, что проведённое в тюрьме время не лучшим образом отразится на внешнем виде Маркуса, оказался совершенно не готов к тому зрелищу, что ждало его за открывшейся дверью кабинета. Вошедший Маркус замер на месте по стойке “вольно”, сложив руки за спиной и немного расставив ноги. Ярви, сделав шаг в сторону, постарался исчезнуть из виду. До этого Прескотт видел Маркуса лишь в комплекте брони и чёрной бандане на голове, которую он предпочитал шлему. Будучи лишённым всего этого наряда, Маркус, облачённый лишь в штаны и майку, являл собой совершенно иное существо.
— «Здравствуй, Маркус», — Прескотт поднялся на ноги. За проявлением подобной учтивости и демонстрацией близкого знакомства, во время которого Прескотт вовремя сдержал собственный порыв протянуть руку для рукопожатия, таился собственный продуманный замысел. Тем не менее, председатель искренне поразился состоянию Феникса. У Маркуса было весьма крепкое телосложение, и потребовался бы не один год тюремного срока, чтобы он полностью растерял эту форму. Но под посеревшей и иссушенной кожей на лице и руках не проглядывалось ни капли жира. Судя по всему, Маркус похудел килограмм на десять минимум, и Прескотт был совершенно уверен, что это не из-за отсутствия брони ему так кажется. — «Прежде, чем мы начнём, я хотел бы сказать, как же мне жаль, что с твоим отцом так всё вышло».
“Да, именно что жаль. Только не в том смысле, в котором ты думаешь, само собой. С другой стороны, врать я тебе не стану. Я вообще за всё то время, что народу служу, ни разу намеренно не врал, а лишь скрывал некоторые подробности. Так что, формально, всё, что я говорю — правда. Но ты ведь к этому никакого отношения не имеешь, верно? Тебя, обычного несчастного солдата из жалких остатков пехотного полка, случайно во всё это затянуло. Не стану я тебе ещё страданий добавлять”.
— «А, председатель», — прорычал Маркус, взглянув прямо в глаза Прескотту. С его лица не сходило выражение усталого недоверия, будто бы он не верил ни единому сказанному ему слову, но это не столько раздражало его, сколько просто печалило. Маркусу глаза достались от отца, но то, что скрывалось за их взглядом, казалось совершенно непохожим на Адама. Ясно было лишь одно: Маркус окончательно потерял волю к жизни. — «Чего вам надо?»