Норма растерянно кивнула, поражаясь, как легко эта женщина признала, что чего-то не знает. На ее памяти ни один взрослый человек не снисходил до такого. И все же она решилась уточнить:
– Могло ли это быть результатом вмешательства демонов? – и замерла в ожидании ответа.
– Нет, – взмахнула капурна кистью в перчатке. – Этот вариант отметаем сходу. Демоны и их слуги-бесы – такие же смертные существа из плоти, как мы с вами. Да, они несоизмеримо сильнее и живут в сотни раз дольше, но это не их рук дело.
У Нормы уже голова шла кругом. Если вспомнить все, чему ее учили, и сопоставить со словами этой женщины, выходило, что… перед ней стояла еретичка. И она, Норма, слушала эту ересь, дрожа от любопытства, наслаждаясь новой информацией, которая бурным потоком заполняла пустоты в ее познании. Так нельзя!
– Вы в порядке? – чуть нахмурилась Настасья. – Дорогая, вы будто призрака увидели, – попыталась пошутить она.
– Я п-пойду, – промямлила она. Что же будет, если об этом прознает Октав? – Мне нужно провести допрос… то есть опрос… Ой, – запуталась Норма окончательно. Ну какие могут быть свидетели в вымершей деревушке?
– А-а-а, – просияла капурна, – вы о той бабусе? Боюсь, вы от нее ничего не добьетесь, даже с вашим даром, но попробуйте.
Со щелчком захлопнув приоткрывшийся рот, Норма попыталась сохранить остатки достоинства:
– Где сейчас находится та… бабуся?
– Дюша? – позвала наставница ближайшего аколита. – Где бабушку оставили?
– У длинного дома, – нехотя отозвался тот, продолжая дробить смерзшуюся землю для могилы.
Норма поспешно поблагодарила их и удалилась почти бегом. Длинный дом она увидела сразу. А также заметила рядом свечения остальных геммов, кроме Октава. Четвертое, совсем слабое, но все еще живое, принадлежало женщине настолько старой, что было удивительно, как она еще дышит. Она сидела на завалинке, поджав ноги в онучах, а Илай стоял подле нее на коленях, как истинный рыцарь, и с тревогой заглядывал в выцветшие, почти слепые глаза.
– …брат на брата, сын на отца, мать на собственных детей… Проклято, проклято! А я твердила… – тихо-тихо, на границе слышимости даже слуха геммов шептала бабка. Дыхание у нее было тяжелое, с присвистом, куда громче голоса.
– Что происходит? – шепнула она Лесу, но тот только приложил палец к губам, а затем указал на старуху, мол, не мешай.
Норма склонилась.
Старуха, пусть сбивчиво, но поведала им о трагедии Мухонки. И началась эта история давным-давно, сразу после Страшной Годины.
Жители Салаз и Филина никогда не признавали границ между Паустаклавой и Церновией – шастали туда-сюда, ходили в гости, на торги и ярмарки. У многих были родственники по обе стороны, зятья, кумовья, друзья… и не было им дела до того, кто сидел на каком троне. Когда серафим, которого бабулька почему-то окрестила «порхалом пучеглазым», рубанул своим мечом, твердь разошлась, образовав ущелье. И, когда война с демонами закончилась, местные повадились использовать его, верней, удобную его кромку, как короткую тропу до Филина и обратно.
Все бы ничего, но в том ущелье стали твориться странные, даже жуткие вещи. Сначала люди стали просто пропадать, позже поползли слухи об убийствах. Вскоре они начали подтверждаться.
– Любой, кто хоть малейшую обиду на другого таил… в гнев обращался… Войдут в ущелье двое – один выйдет… если друг друга не порешат… кем бы ни были… – сипела бабка.
Говаривали, забивали друг друга камнями, сбрасывали в недра ущелья, сцеплялись, будто дикие звери. После каялись, но не могли объяснить своего злодеяния.
– Проклята та тропка, проклята! Годами, всю жизнь я твердила, чтоб не ходили по ней, но… куда там! Короткий путь, он самый желанный. Дети мои выросли, внуки, правнуки… Всех схоронила, одна на земле осталась… И никто не слушал.
Со слов старухи, мало какое поколение миновал соблазн короткой проклятой тропы. И люди гибли, и продолжали ходить, находя свой конец во тьме неизведанной глубины. Старуха уж и не помнила людей вокруг нее, не узнавала, кем они ей приходились, но твердо была уверена лишь в одном: