Минут пять или шесть пленников волокли то к одному фонарному столбу, то к другому, примерялись вешать то на воротах, то на заборе соседнего дома. Рохлин пинался, профессионально попадая по чувствительным местам, казачата корчились и грозились его кастрировать. Рохлин отвечал в том же духе, на командно-матерном языке.
Толпа собралась еще больше и казачата усомнились:
- Давайте не будем их вешать... Вон сколько народу, и милиция...
- Пороть их, - скомандовала мать казацкая Заруба.
Связанного Рохлина продолжали таскать то к одному столбу, то к другому, а девушек поволокли в дом, разложили на столах и стали сечь плетьми.
296
Милиция на штурм не решалась. Прибыло всего два наряда, казаков было в несколько раз больше. Вызвали ОМОН.
К тому времени как подъехали ОМОНовцы, прозвучал новый приказ Зарубы:
- В воду их!
Рохлина и девушек поволокли на мост и сбросили в воду, с высоты примерно четырех метров. В конце апреля на Каче плыли льдины, и выполняла эта река роль канализационной трубы. Но все-таки лучше в реку, чем на камни. ОМОН, к его чести, начал с вылавливания из реки людей, и только потом уже повязал казаков и мать казацкую А. Зарубу.
Рохлина бросили в реку связанным, но, благодаря подготовке, он не утонул до того, как ОМОНовцы выволокли генерала на берег. Первыми словами его были:
- Из этого сумасшедшего города надо убираться поскорее...
Тут надо отметить, что повязали всю честную компанию, что называется, на горячем. Всех участников событий приволокли в здание суда Центрального района Красноярска, к судье Д. Ваулину: рыдающих мокрых девиц, повязанных угрюмых казачат, мать казацкую, толпу свидетелей. Девушек высекли так сильно, что вода в Каче окрасилась кровью. И был в этом, похоже, некий эротический компонент – казачата находились как раз в том возрасте, когда око видит, да ни на что иное неймет, а девочки в большинстве года на три, на четыре старше. Как раз вызывали самые те эмоции. А порка... тоже форма телесного обладания. Хотя бы такого обладания.
Судья начал с допроса казачат:
- Ну, ты хоть понимаешь, что наделал?
- А что?
- Вот свод законов. Тебе светит года четыре. А ты еще и таскал их к столбам! Значит, еще и покушение на убийство, до восьми лет.
- А мы... мы нет, мы не покушались.
- А что же вы делали, по-твоему?
В ответ казачонок долго рассказывал, какой хороший Лебедь и какой плохой Рохлин. Вероятно, он думал, что раз так, то все в порядке, и его поступки – это уже как бы и не преступление.
Но интереснее всех повела себя мать казацкая. Когда ее ввели в кабинет Ваулина, она произнесла буквально следующее:
- Сынок... Где же правда?!
И заплакала навзрыд.
Самое интересное – судья Д. Ваулин не открыл дело, хотя этого прямо требовала Зубовская администрация.
- Я хотел, чтобы пришел к власти Лебедь, всех бы попересажал и поразогнал...
Но Лебедь никого не сажал и не гнал, а вот судья Ваулин место судьи потерял. В эпоху правления Лебедя он отказался сажать норильского губернатора Валерия Ткачева.
Лебедь требовал, чтобы Ткачева посадили, Ваулин отказывался подчиняться произволу и вел дело в соответствие с законом. Этого Лебедь не был в силах простить, и даже по телевидению как-то прорычал, что надо убрать таких судей, как Ваулин. Что и было сделано.
297
Рохлин тем же вечером, после разбирательства в суде, сел на самолет и улетел в Москву.
VIII
Были, впрочем, и более серьезные вещи, хотя тоже на стыке игры (наемные команды), с экспериментами пиарщиков и Рохлина. Это был марш “лебедистов”, когда на улицах Красноярска появились мальчики в форме, с неким подобием свастики, в которую был вписан неопределенный, но узнаваемый “лебединый” силуэт. Точнее, не сам марш, а его попытка.
Акция оказалась спонтанной, и подготовленной довольно плохо. Наркоманы, неформалы и прочая шелуполь надели форму, вышли на улицу и стояли, где им было велено, а что делать дальше, не знали. Агитировать за Лебедя они не умели, даже учинить какое-нибудь безобразие, в общем-то, боялись.
Разобравшись с обстановкой, на группу “фашистов” были наведены СОБР. Через несколько минут эта группа была накрыта. Допрошенные в ЦО УВД участники марша вразумительно ничего сказать не смогли, и вскоре были отпущены.
24-го апреля был последний день агитации. Потом начались сутки срока, который отделял завершение предвыборной кампании от дня голосования. Штаб свернул агитационную работу и стал разворачивать группы контроля за голосованием.