VII
Как это ни странно, при таком, прямо скажем, небогатом арсенале воспитательных приемов Меджид пользовался колоссальным и непререкаемым авторитетом, как в солдатской, так и офицерской среде. Почему? Лебедь думал, потому что он был храбр, никогда не прятался в бою за спины солдат, уверен в себе красивой мужской уверенностью. Предельно заботлив. Как бы ни складывалась обстановка, проверит, сыты ли солдаты, хорошо ли размещены, качественно ли перевязаны легкораненые. Всякого рода касательные ранения не являются основанием для эвакуации. Проверит посты, мимоходом несколькими словами ободрит солдат, ляжет последним, встанет первым. Странным он был начальником политотдела. Лебедь бы сказал, незамысловато-сложный. Здесь, наверное, уместно будет сказать несколько хулительных слов глупости. Глупость – она дорого стоит. Лебедь вел тщательный личный учет потерь в батальоне. С чистой совестью Ле6едь мог сказать, что он делал все, чтобы сберечь людей. Дело прошлое: исповедовал американский принцип выжженной земли. Подавлял огневые точки огнем артиллерии, боевых машин и вертолетов, никогда не поднимал людей в дурацкие атаки. К немногим матерям горе пришло в дом, но потери все равно были. Как ни изворачивайся, как ни хитри, как ни маневрируй, но война без потерь не бывает. Что Лебедя всегда настораживало, буквально бесило, и чем дальше, тем больше (а покидая Афганистан,
51
Лебедь подвел окончательный итог), так это расклад на потери с боя и на потери сдуру. Окончательный итог был 52 процента первая категория и 48 процентов – вторая. Лебедь проводил детальнейшие инструкции, рассказывал и разжевывал мелочи, исходя из того, что всякая система держится на своей “дуракоустойчивости”. Наверное, это помогало. Даже, скорее всего, помогало. Но на 100 процентов решить вопрос так и не удалось.
- Товарищи солдаты, - говорил Лебедь, - у кого на автомате тугой переводчик огня, установите его в положение автоматический, патрон в патрон не досылать, затворную рамку всегда успеете передернуть, у кого переводчик нормальный, патрон дослать в патронник, поставить автомат на предохранитель. Одно легкое движение руки и огонь. Поняли?
- Так точно.
Ровно через день лейтенант по фамилии Шумков лезет через какой-то там дувал, автомат за спиной, стволом вниз, патрон в патроннике, предохранитель снят. Какой-то сучок – очередь, одна из пуль попадает в него – лейтенант два месяца лежит в госпитале. Пулеметчик при развертывании спешивается через правый люк боевой машины, забыв отсоединить шлемофон. Сноровисто выбирается из люка, выкинул ноги, прыгнул в сторону. Разъем заело, за голову его дернуло назад, инстинктивно оступился, сунул ногу в гусеницу двигателя со скоростью боевой машины 5-7 километров в час. Машина проходит еще два метра, но этого достаточно, чтобы ноги ниже голени превратились в веник. Калека.
В третьей роте были два друга – водой не разольешь: азербайджанец Набиев и кабардинец Ахмедов. Ахметов – снайпер, Набиев – пулеметчик. В связи с практически непрекращающимися операциями, связанными с перемещением по каменистой местности, перелазанием через многочисленные дувалы, общением с всевозможными колющими, режущими и вообще колючими предметами, форма на солдатах не держалась. Надевши новую – две недели такой собачьей жизни, и солдат, какой бы аккуратист он ни был, смотрится оборванец оборванцем. Штопай - не штопай – бесполезно. В таких случаях говорят: латать – не за что хватать.
И вот в одной операции брюки рядового Набиева пришли в совершенно постыдное состояние. Набиев, дабы прикрыть откровенную наготу, по-тихому подраздел какого-то афганца (душмана там, или не душмана – Бог весть!), и снова – вперед. В ходе прочески горячий, страстный, резкий, в то же время в процессе стрельбы холодный как змея, Ахметов метрах в восьмидесяти – ста от себя узрел голубовато-полотняный душманский зад. Выстрелил. Пуля попала Набиеву в правое бедро навылет с очень легким касательным повреждением кости. Тогда был установлен своего рода рекорд. Лебедь посадил вертолет через 22 минуты после ранения. Жгут, повязка, все уже было на месте. Вертолет взмыл. Батальонный доктор Гера Будько махнул рукой: “Ерунда! Через две недели плясать будет!”