- Ребята, или я чего-то не понял, или вы какой-то непонятный бунт затеяли? Командир полка вызывает – не идете. Зампотех ваш этот какую-то чушь несет. Я позволю себе напомнить, что обстановка, что бы там в газетах не писали – боевая. Ничем хорошим такая позиция не кончится. Вы что, ничего не боитесь, что ли?
Лебедь и Ливенский, не сговариваясь, широко и радостно улыбнулись в ответ:
- Какой бунт, товарищ подполковник, причем здесь боевая обстановка? Командир полка вчера прилюдно нас, обоих офицеров Советской армии послал... э-э-э... Как бы это, помягче выразиться?.. Как послал – так и вернуть должен. Сидим вот, смиренно ждем, когда нас в строй поставят. А вообще, готовы выполнить любую задачу партии и правительства – никаких проблем.
- Вы оба прекрасно знаете, что командир горяч, но отходчив. Если бы вы сегодня стояли в строю, он бы вам слова не сказал, уверяю вас! Стоит ли из-за пустяка так обострять взаимоотношения?
- Это не такой пустяк, как вам кажется, - возразил Лебедь, - поэтому отношения обострять стоит.
- Вы что же, полагаете, что командир полка придет сюда, принесет вам свои извинения?
- По крайней мере, на это надеемся!
- Ну, смотрите, я вас предупредил.
Сергей Михайлович еще несколько минут пошевелил усами, поулыбался и удалился.
Те обратно взялись за кресты. Домино, на взгляд Лебедя, игра, по интеллектуальности стоящая на втором месте после перетягивания каната, и придаваться ей можно только от великого безделья, и то при соответствующем душевном расположении. В их случае домино было совершенно неуместно, оно дико диссонировало с их настроением. Они оба страстно ее ненавидели, но, выбрав эту форму изображения безмятежности, Лебедь и Ливенский были обречены дотягивать ее до какого-то конца, и они снова смешали кости. Но доиграть не удалось. Под окном мелькнула тень. День стремительно распахнулся на пороге в образе разъяренного бизона - возник Юрий Викторович Кузнецов. Гнев и бешенство душили его, слова и словосочетания, которые он выкрикивал, были чем-то сродни коротким автоматным очередям:
- Вы! В военное время! Открытое демонстративное неповиновение... Под суд военного трибунала...
Лебедь поднял столик и опрокинул его на пол под ноги командиру полка. Стекляшки, ножки и доминушки разлетелись в разные стороны. То ли ножкой, то ли крышкой командиру подходяще досталось по надкостнице правой ноги. Юрий
Викторович сам по себе человек неплохой, Лебедь в этом неоднократно убеждался, но его
холерический взрывной темперамент сплошь и рядом оказывал ему медвежьи услуги. Он
мог взорваться на ровном месте. Он мог в запале сказать речь из 10 слов – 9 были
80
матерными. Потом остывал, отходил, по некоторым признакам сожалел о содеянном, но
поезд, как говорится, уже ушел. Репутация матерщинника, грубияна сложилась и закрепилась за Кузнецовым быстро. Эта репутация ему во многом мешала и осложняла жизнь, но поделать с собою он ничего не мог. Все в полку эту особенность командирского характера знали и старались выдержать напор, не забывая о чувстве собственного достоинства. Это было очень важно, ибо, если человек гнулся безоговорочно и безропотно, такого Юрий Викторович, постоянно распаляя себя, мог гнобить бесконечно долго. Всякое сопротивление, как это ни странно, действовало на него успокаивающе-сдерживающе. Вот и теперь, потирая ушибленную ногу, встретив неожиданное и предельно жесткое сопротивление, командир полка мгновенно сменил тон:
- Саня... Ильич! Мужики, вы что?.. Ну, погорячился, так нервы же!.. Знаете же, что я псих, что же вы так-то!
Такой ход в ответ на столик, мгновенно сделал счет: 1:1. Лебедь с Ильичом почувствовали себя виноватыми.
- Эх, вы! Пошли!
Прихватив кепи, они потопали вслед за прихрамывающим командиром полка.
- На трибуну! – приказал Кузнецов.
Вслед за командиром Лебедь и Ливенский взобрались на трибуну. Кузнецов скомандовал: “Полк, смирно!” Полк замер.
- Я тут сгоряча комбата первого с начальником штаба послал... Так я беру свои слова обратно. Товарищ капитан, товарищ майор, становитесь в строй, командуйте батальоном.
- Есть, товарищ подполковник!
Лебедь и Ливенский пошли к себе на правый фланг, сопровождаемые добрыми улыбками стоящих в строю офицеров. Самой искренней облегченной улыбкой встретил их много потерпевший за правду Вячеслав Васильевич.