Остатки солдата собрали в плащ-палатку. Подорванную, не подлежащую восстановлению машину, взяли на крюк, место за рычагами занял один из сержантов. Саперы проверили дорогу.
Колонна выбралась из проклятой колеи и запустилась опять по бездорожью. Это у Лебедя была последняя операция в Афганистане. Он был зачислен кандидатом в академию.
94
Глава четвертая
I
10-го июня полк трогательно и тепло простился со своими “академиками”. В разные академии уезжало их много – одиннадцать человек.
Вечером было застолье. Все шло хорошо. На огонек к ним забрел старшина саперной роты, глубоко уважаемый всеми в полку, старший прапорщик лет сорока пяти. Это был, как говорят, и швец, и жнец и на дуде играл. Он знал и умел все и вся. При всем том, как всякий нормальный русский человек грешил поклонением зеленому змию, а тут такой случай – старшина зашел, уже будучи порядочно “ужаленный”.
Его тепло и сердечно приветствовали, посадили за стол. Налили полкружки спирта, полкружки воды. Кому-то в последний момент пришла мысль подшутить: старшине дали сначала воду, а потом спирт. Расчет был на то, что находящийся в подпитии старший прапорщик не разберется, запив воду спиртом, задохнется и... ха-ха-ха...
Он спешно выпил воду, отер усы и столь степенно, не дрогнув ни одной жилкой, запил спиртом. Вежливо потыкал вилкой во что-то там... Обведя всех спокойным презрительным взглядом, старшина продемонстрировал всем свое явное моральное превосходство. “Ха-ха-ха” не получилось. Все почувствовали себя скотами. Спасибо, хватило ума в самой теплой, задушевной, искренней форме принести свои извинения. Дед смилостивился:
- Ладно, прощаю, что с вас возьмешь, молодо – зелено!
Назавтра самолет взял курс на Фергану. Последний раз мелькнула под крылом паутина дувалов, тесно сбежавшиеся в кучу дома кишлаков, построенных по принципу: мой дом – моя крепость и мой кишлак – тоже моя крепость. Все это сделалось сначала маленьким, потом вообще исчезло. Под крылом самолета поплыли горы, горы, горы...
Пассажиры тесно сидели в гермокабине и теоретически должны были радоваться, но радости почему-то не было. Лица у всех были мрачны, самоуглубленны. Каждый думал о своем. Все попытки завязать разговор висли в воздухе. Так он и запомнился этот перелет – необъяснимой тягостной тоской, непонятной неудовлетворенностью, выражения лиц такие же сухие и суровые, как проплывающие под ними горы.
В Фергане все еще неделю рассчитывались с полком. Ни писем, ни телеграмм Лебедь домой не писал – смысла не видел: вот-вот прилетит. А зря, как выяснилось позже. Афганистан еще раз напоминал о себе неожиданно и жестоко. О чем думал полковой писарь, печатая приказ – Бог весть! Лебедь не думал, что в его действиях был какой-то злой умысел. Короче, как бы там ни было, но в приказе вместо “убывающего командира батальона майора А.И. Лебедя” оказалась фраза “вместо погибшего” и далее по тексту. Командир полка, по-видимому, подмахнул приказ, не глядя. Услужливый, когда не надо, “солдатский телеграф” неведомыми путями, но очень быстро, донес эту фразу до далекой Рязани.
Услужливый дурак опасный враг – это давно известно.
95
Нашелся такой и в Рязанском училище, довел это известие до жены Лебедя. Она не поверила. У нее на руках были дети: десяти, восьми и трех лет, и она не могла в такое поверить. Деньги по аттестату, высланные Лебедем в первый же день прибытия в Баграм в ноябре, она начала получать только в марте следующего года. Лебедю писала, что все хорошо, денег хватает, все сыты, а сама жила на 60 рублей – ставку копировщицы. И теперь она внутренне сжалась и стала ждать официального сообщения.