В1982-му году кафедра на своем партийном собрании постановила: каждый преподаватель должен быть кандидатом каких-нибудь наук. И облекла это все в повышенных соцобязательствах. На кафедре долгие годы трудился преподавателем полковник по имени Михаил Васильевич. Он был хороший, душевный человек и преподаватель очень хороший. Полноватый, лысоватый, занятия он вел весело и непринужденно, не забывая периодически напоминать слушателям академии, что сущность партийно-политической работы сводится к трем “О”: кино, вино и домино! Короче, прекрасный человек Михаил Васильевич – только ученый никакой! Да и на тот период ППР для научной деятельности было то же, что пустыня Гоби – никакой надежды на всходы. Михаилу Васильевичу было 47 лет, три года до пенсии, уважаемый человек. А тут на тебе – такое решение партийной организации, да на такой кафедре не выполнишь – вышибут ведь без выходного пособия.
Михаил Васильевич начал творить. В конечном итоге проект кандидатской диссертации попал на перепечатку к жене Лебедя, как ночная работа, с условием печатать только дома и никому не показывать.
“Научный труд” представлял собой ну о-че-нь пухло здоровенную зеленую тетрадь, в которую были вклеены огромные цитаты, иногда величиной до половины страницы, вырезанные ножницами из произведений Л.И. Брежнева, учебников ППР, журнала “Коммунист” и других тому подобных изданий. Чтобы придать этому бредовому набору хоть какую-то стройность, печатные цитаты были соединены между собой двумя-тремя предложениями, написанными от руки и от души соответственно. Соотношение печатного текста к рукописному – девять к одному.
Пока жена Лебедя все это печатала, она не раз рыдала от смеха, акцентируя вечерами его внимание на особо выдающихся местах. Название этому труду было одно – галиматья. Научная ценность определялась весом тетрадки как макулатуры. Но, к глубокому удивлению, труд был рассмотрен на научном совете. Михаил Васильевич получил положительную рецензию и ходил гордым, ощущая себя без пяти минут кандидатом околовсяческих наук. Но тут судьба-злодейка нанесла по нему первый смертельный удар – умер Л.И. Брежнев, умер в данном случае удивительно некстати.
108
Работа мгновенно утратила актуальность и остроту.
Михаил Васильевич спал с лица, но устоял. Собрал волю в кулак и на скудном материале из статей, выступлений и единственной книги Ю.В. Андропова с использованием журналов “Коммунист”, “Коммунист Вооруженных Сил” и тех же учебников ППР родил новый опус. Метода изготовления была прежней, только по объему труд получился раз в пять худее прежнего.
Надо думать, что Михаил Васильевич прекрасно отдавал себе отчет цене его кандидатской диссертации. Потому что работа опять попала на перепечатку к жене Лебедя, переговоры велись с глазу на глаз, с самым заговорщическим и таинственным видом с многочисленными наставлениями: никому не показывать и печатать только дома.
Завершающий год обучения в академии был ознаменован известным решением Политбюро ЦК КПСС, согласно которому все грешники до 15-го мая 1985-го года пили, а с 16-го с утра, не опохмелившись – бросили. Так не бывает, но это неважно. ЦК решил! Исполнительные олухи с радостным воем вырубали виноградники и били бутылки на ликеро-водочных заводах, торопясь доложить, что вот уж... уж выполнено. Отдельные нахальные партийные организации рапортовали об окончательной и безоговорочной победе, одержанной над “зеленым змием”. Первым завязал, естественно, секретарь. Появилась у некоторых крупных начальников потребность при любом удобном случае сделать глубокий выдох в сторону аудитории: мол, знай наших, ни росинки, ни капельки ни-ни... Бугры всех мастей, рангов и калибров наверху блаженствовали. А внизу? А внизу советский народ, в котором давным-давно было исключительно высоко развито чувство противоречия, насмерть, втихую, пил. Раньше водка стояла в магазине: хочу – куплю, хочу – не буду. Теперь тебе дают талон - две бутылки в месяц. Ну как тут не отстоять дурную очередь, схлопотать пару раз в ухо, отоварить вожделенный талон и не напиться? Святое дело! Если и раньше бутылка водки была во многих случаях эквивалентом какой-то разовой сделанной работы, то теперь она приобрела твердость доллара – чем больше вводилось квот, лимитирующих спиртное потребление на душу населения, тем более сатанели советские люди. Они демонстративно начали пить все подряд: одеколон, денатурат, политуру... Они смели с прилавков аптек все спиртные настойки, занялись самым черным самогоноварением. Материалом для него могло стать все, что угодно. Особенным почетом пользовалась “семитабуретовка”. Ну, нельзя же так, товарищи начальники! Надо быть немного, хоть чуть-чуть знать менталитет подчиненного вам населения. Надо же было действовать совершенно диаметрально противоположно. Возвести памятники алкашам, безвременно сгоревшим от избытка спиртного, обратиться к населению с призывом: “Дай Бог вам подохнуть самое позднее через три дня!”. Организовать социалистическое соревнование между сменами, цехами и целыми предприятиями под девизом: “Чьи алкаши перемрут быстрее!” Вторгнуться в область спорта, проводить соревнования “Кто больше выпьет”, но обязательно с летальным исходом. Победят те, кого будут хоронить как национальных героев. Учредить звание – “Почетный бормотолог СССР”, ну, и так далее. Идеологический аппарат в ЦК был силен, и поручи он своевременно задачу... Глядишь, мужики сами бы погромы винных магазинов учинили, и виноградники добровольно повырубили. Но – увы! Все было сделано так, как и сделано.