“Никаких сношений с немцами!” — было решением Алексеева твердым и окончательным, которое дало Добровольческой армии незыблемое международное положение. Любовь его к России была безмерна. Он разочаровался в русском солдате и говорил о нем с жесткостью, которая невольно поражала, но жил он только для России, работая для нес сутки сплошь.
Перед гробом его несли точный и глубоко всех поразивший своей верностью символ его жизни — терновый венец, перевитый георгиевской лентой. Да, это жизнь Алексеева — эти тернии и эти желто-черные ленты!
Как и Корнилов, он умер накануне своего торжества, им добросовестно и заботливо приготовленного! Тем теплее будет память о нем на Руси: так много сделать, так мало взять от заслуженного успеха!
Корнилов и Алексеев! Алексеев и Корнилов! Эти два имени, две ярких звезды, которыми началось утро новой России, останутся в потомстве, как два лучших имени Великой Русской Смуты, подобно тому, как Смутное время XVII столетия передало векам тоже два имени: Минина и Пожарского.
Алексеева в армии Добровольческой любили с искренней теплотой и почтительностью. Его внимание ко всем нуждам офицерства не утомлялось никогда, и это ценили и благодарно помнили всегда. Трогательно и верно эта интимность общего глубокого чувства к Алексееву подчеркнута была короткой надписью на венке от учениц, положенном на его гроб: “Еще не видели, но знали и любили!”»{151}.
Память о генерале Алексееве продолжала жить на белом Юге. Один из старейших полков Добровольческой армии — «Партизанский» — был переименован в «Партизанский генерала Алексеева» пехотный полк. «Алексеевскими» стали 1-й конный полк Добровольческой армии, артиллерийская бригада, отдельная инженерная рота и бронепоезд 1-го бронепоездного дивизиона. Сильнейший линкор-дредноут Черноморского флота «Воля» был переименован в «Генерал Алексеев»{152}.
Памяти генерала в 1918—1920 гг. было посвящено немало популярных изданий, брошюр, написанных как известными писателями, политиками, военными, так и простыми офицерами, соратниками, сослуживцами Михаила Васильевича. Большими тиражами издавались плакаты и открытки Отдела пропаганды с его портретом.
Вдова генерала продолжала активно заниматься благотворительностью. На фронте был хорошо известен санитарный «поезд имени генерала М.В. Алексеева», организованный Ростовским отделением Комитета скорой помощи чинам Добровольческой армии и находившийся под контролем Анны Николаевны. В белой кавалерии сражался сын генерала. Дочери работали в лазаретах. В 1920 г. семья выехала в Югославию, а позднее оказалась в далекой Аргентине, в Буэнос-Айресе. Ротмистр Шанрон дю Ларрэ стал супругом дочери генерала Корнилова.
В 1918 г., в одном из некрологов, написанных на кончину генерала, было отмечено, что «его прах недолго будет храниться в усыпальнице Екатерининского собора в Екатеринодаре, и мы надеемся, что надпись на венке… “Алексееву — Россия” скоро превратится в надпись на том памятнике, который ему поставят в Москве».
Надежда не сбылась: вместо Москвы и крипты Екатерининского собора прах генерала, вывезенный отступавшими белыми войсками, оказался на чужбине. Перезахоронение состоялось в соборе в Белграде, а затем на Новом кладбище, и здесь его могила заняла скромное место в ряду похороненных военнослужащих сербской армии.
Б. Суворин писал о символическом значении этого события: «Тело генерала Корнилова бешеная толпа сожгла и уничтожила: генерала Алексеева приютила братская Сербия. И в этом мы видим символ. В этом последнем изгнании генерал Алексеев еще раз, уже не по своей воле, связал свое имя с союзниками, которым он всегда оставался верным. Мы ждем и надеемся, что это изгнание не вечно и будет день, когда мы поклонимся его памятнику, его святой могиле в нашей Москве».
Надпись на небольшом памятнике состояла всего из одного имени «Михаил». Одно из объяснений подобной «краткости» заключалось якобы в том, что недоброжелатели Алексеева из числа правых, монархических групп, считавшие генерала «подлым изменником Государю», могли осквернить могилу. Ну а сторонники «теории заговоров» и в этом увидели подтверждение членства генерала в некоей масонской ложе, так как считается, что на надгробии масона может быть упомянуто только его имя.
Действительное же объяснение состоит в том, что по решению настоятелей храма и в согласии с местными сербскими властями на могильных плитах Алексеева и Врангеля первоначально были выбиты слова в православной традиции: «раб Божий воин Михаил» и «раб Божий воин Петр». Позднее на перенесенном на кладбище памятнике Алексеева часть надписи («раб Божий воин») оказалась стертой, и осталось лишь имя генерала, а еще позже у основания памятника была поставлена плита, на которой были выгравированы полные имена и фамилии похороненных в могиле и даты их кончины: Михаила Васильевича Алексеева, Анны Семеновны Пироцкой, Николая Гавриловича Пироцкого, Надежды Александровны Мориц, Зинаиды Гавриловны Александровой, Ивана С. Александрова.