– И автомат пришлось отдать, – сказал майор Светлооков.
– Взяли автомат, – сказал десантник. – Я только потянулся – сапогом дали под челюсть…
Он показал рукою, куда ему дали, там лиловел кровоподтек. А легкая его усмешка показывала, что схлопотать по морде, хоть и сапогом, не такая уж для него трагедия. Майор Светлооков заглянул сбоку и покачал головой.
В какую из минут, не уловленных генералом, парень стал губить себя? Когда, поддавшись его доверительному тону или просто не смея лгать командующему, решил говорить правду – что не разбил рацию, как предписывалось, не отстреливался до последнего патрона, не резал врага финкой, не рвал зубами? Да, это все поводы для смершевца сделать стойку. Но только он ее раньше сделал – когда рассказывалось о десантировании, о котором рассказать солдатской массе невозможно, немыслимо, выглядело бы клеветой на командование, злобной антисоветчиной. Как часто людям приходится отвечать за то, что они не могут не рассказывать о грехах других людей, и как охотно эти другие перекладывают на них свои вины! Только формулировку подобрать. В сущности, за любым обвинением политического свойства всегда стоял чей-нибудь личный интерес – и непременно шкурный. И уж эти мастера себя выгородят перед Верховным и награды себе отхлопочут – можно ведь из любого головотяпства выйти с достоинством: «В ходе операции советские воины проявили массовый героизм, мужество и стойкость». И все ведь чистая правда, кто-то же проявил, сплотился в группу, в отряд, оказал сопротивление. А все другие будут уже к ним подстраивать свои легенды. Только вот этот парень не озаботился запастись легендой. И значит, был обречен, еще когда прыгнул в ночную темень, если не раньше – когда всходил по трапу в самолет.
– Что с теми было, кто отстреливался? – спросил генерал. – Удалось им оборону какую-то организовать?
– Я, когда повезли меня, видел – вешали на стропах. На ихних же стропах. Ну, забавлялись. Несколько тяжелораненых или кто ноги поломал – свалили в кучу, забросали хворостом и зажгли. Крик стоял жуткий. На весь лес. И мясом пахло горелым.
– А тебя, значит, везли, – сказал Светлооков.
– А меня везли, – повторил десантник. И вдруг взорвался: – Что же я, п-просил их меня в-везти, ш-што ли? Я им п-продался, да? С-служить п-пооб-бещал? Лучше бы меня т-тоже п-повесили? Или – с-сожгли? С-скажите уж п-прямо!
– Это скажут тебе, – ответил майор Светлооков. – А что лучше, что хуже для тебя – это сам решишь. – И, как бы спохватясь, добавил: – Виноват, товарищ командующий. Я, наверно, мешаю?
«Не „наверно“, а мешаешь!» – хотелось генералу рявкнуть. Но, допустив первые вопросы и реплики Светлоокова, почему было вдруг упереться на этой? Противника останавливают на дальних подступах, на ближних – еще удастся ли?
С той же доверительностью в тоне и как бы не слыша Светлоокова – что казалось ему сейчас лучшей тактикой, – генерал опять обратился к десантнику:
– И куда же они тебя повезли?
– В город повезли.
– В какой город?
Десантник потер лоб тылом ладони, словно бы мучительно вспоминая:
– В этот… В Мырятин.
…Как помнилось генералу, некую обожженность лица и всего тела испытал он сразу при этом имени – от предчувствия, что вот сейчас откроется тайна, которую он был обязан узнать, перед тем как вычерчивать свои вклинения и раскладывать пасьянсы. И кто виноват, как не он один, что разведка ему этой тайны не раскрыла? Он ведь не ставил разведке вопроса, что за люди обороняют этот городишко, – хоть и блуждала мысль о духе армии.
– Почему в Мырятин? – спросил он. – Зачем?
Десантник исподлобья взглянул на него с удивлением.
– Так там же русские, – сказал он. – Русские там.
И генерал явственно ощутил на своем вспыхнувшем лице давящие взгляды десантника и Светлоокова.
– Что, пленных туда согнали? Концлагерь? – спросил он оторопело, где-то на краешке сознания зная ответ, но стараясь его отогнать, заклясть, чтоб именно то оказалось, о чем он спрашивал.
Десантник помотал головой:
– Я что-то не видел, чтоб под конвоем держали. Вполне даже свободные они. Сами батальоны сформировали, сами и на фронт выступили, никто не гнал. И меня тоже не шибко принуждали. Сказали: «Ну, раз ты русский, то вот пусть русские с тобой и разбираются. И спасибо скажи, что не к хохлам тебя везем, к самостийникам, они б тебе дружбу народов вырезали на пузе. Или где пониже…»
– Ты говоришь – формирование у них батальонное. И сколько же батальонов, хоть приблизительно?