— Вы хорошо себя чувствуете? — спросила Элайн.
— Да, моя юная леди. — сказал он. — Машина у дороги под деревьями, если не ошибаюсь.
— Деньги у вас? — спросила Элайн мистера Джонсона Уэйда, бросая испытывающий взгляд на Ли Меллона, нотариуса его мыслей и дел.
— Портфель со мной, — сказал мистер Джонсон Уэйд, и отвернул край этого жуткого оленьего коврика, похожего на парик Франкенштейна. — Вот, — сказал он, — я забрал его, когда проснулся.
— Понятно, — сказал я.
Ли Меллон смотрел в пруд. Без лягушек и аллигаторов он казался другим. Я собрался было спросить, куда подевались аллигаторы, но потом решил подождать, пока мистер Джонсон Уэйд уедет на свою страховую встречу в Комптоне.
Он раскидал наваленные на машину деревья, и мы стали прощаться.
— Приезжайте ко мне в Сан-Хосе, — прокричал он через окно, выезжая на дорогу.
— Приедем, — сказал Ли Меллон.
Bon voyage, Рой. Счастливого пути. Прощай, Рой Эрл, береги себя, но мне было совсем не весело. Еще несколько пустых комнат. Лифт забит чемоданами.
Нисходим, увенчанные лаврами, и стяги впереди!
Мы пошли к будке. Выглянуло солнце, и пока мы двигались вниз к громадному свету океана, мягкий розовый запах, словно стая невидимых птиц, поднимался из полыни и кружил в воздухе.
— Что ж, мы позаботились о Рое Эрле, — сказал Ли Меллон. — Будете в Сан-Хосе, заходите к нему в гости, только возьмите лишнюю пару штиблет и держите наготове машину, чтобы в случае чего побыстрее удрать. Будет весело.
— Рекомендую хорошее вино. Кстати о хорошем вине: давайте спустимся к волнам и покурим. Волны хорошо идут под траву.
— Мне нравится, когда они бьются, словно яйца о дно Великой Сковородки Северной Америки. А вам? Как вы относитесь к поэзии?
— На хуй поэзию. Где аллигаторы?
— А я бы покурила, — сказала Элайн.
— В Херствилле, — сказал Ли Меллон.
— В Херсвилле (41)?
— Да нет, в Херствиле, Сан-Симеон.
— О Боже, что они там делают?
— Мы выпустили их в пруд. Знаешь, там где набережная Кэйна. Они сделали свое дело, — сказал Ли Меллон. — Лягушек больше нет. И никогда не будет.
— Лягушки, наверное, предали себя заботам какого-нибудь заведения, типа Норфолка. У них психо-бля-аллигаторный шок. Тяжелое лекарство.
— Мы решили, что аллигаторы должны провести остаток дней в тихом обеспеченном болоте. Под сенью греческих храмов — спокойная жизнь. Не как у государственных пенсионеров.
— Ладно, — сказал я. — Это резонно.
Я очень устал. Мое сознание хотело отдохнуть от моих же чувств. И все то время, что Ли Меллон возился с травой, это желание становилось сильнее и сильнее.
Элизабет была такой, как всегда. Она раздобыла где-то алый пояс, и Ли Меллон повязал его ей вокруг талии. По узкой каменистой тропке мы спускались к Тихому океану. Пояс был похож на флаг Конфедерации.
Мы двигались за ней, словно рыбы в неводе. Появились три кита, и выпустили над собой высокие чистые фонтаны. Я перевел взгляд с пояса Элизабет на китов. Я думал, что увижу над фонтанами флаги Конфедерации.
К гранатовому финалу и 300000 финалов в секунду
Тихий океан плыл тем же курсом — к берегу, к нам и к скручивающему косяк Ли Меллону. Он протянул косяк Элайн. Та затянулась и передала мне. Я отдал его Элизабет, которая сейчас походила на забытый в Новейшее Время греческий танец.
Мы выкурили пять или шесть косяков, и океан изменился: он стал медленным и светлым.
Я смотрел на Элизабет. Она сидела на белом камне, и ветер трепал край ее красного флага. Подперев руками голову, она, не отрываясь, смотрела на океан. Ли Меллон лежал на спине, вытянувшись на жестком песке.
Элайн смотрела на волны — они разбивались, словно кубики льда о зубы монаха, или что-то в этом роде. Кто знает? Я не знаю.
Я смотрел на них и видел, как высоко они сейчас для присутствия на земле и для моих отношений с этим присутствием. Я чувствовал себя странно и неловко.
Событий последней недели стало слишком для меня много. Слишком много жизни пронеслось сквозь меня, я не смог собрать ее вместе. Я смотрел на Элизабет.
Она была прекрасна, над океаном летали чайки, привязанные к воде струнами арфы: Бах и Моцарт разбивались о морскую пену. Мы были здесь. Четверо, сраженные марихуаной.
Элизабет была прекрасна, ветер трепал ее волосы и подол белого платья, знамя Конфедерации размахивало красными волосами. Элайн сидела одна.
Потом она подошла ко мне и сказала:
— Пойдем погуляем.