За несколько дней в столице Лавр Георгиевич убедился, что вокруг Гучкова и в самом деле вьется рой каких-то темных людишек. А помня о старческом брюзжании генерала Мартынова, он уже не удивился, узнав, что сочинителями страшных для русской армии приказов № 1 и № 2 являются некие Нахамкес и Гиммер. Это они добились, что русский солдат вдруг возненавидел не врага на фронте, а своего командира – всех тех со звездочками на погонах, с кем три года сидел в окопах.
Направляясь к министру, Корнилов заранее настроился решительно. Нахамкесу с Гиммером следовало треснуть по рукам. Армия – неподходящий объект для распорядительных экспериментов.
В лице военного министра Корнилова с первой же минуты поразила неприятная особенность: его глаза, маслянисто поблескивая, как бы присасывались к собеседнику. Глаза с присоском… («Черт его знает, может быть, Мартынов прав!») Однако сама манера поведения и разговора мгновенно обезоружила Корнилова. Гучков нисколько не пыжился, не надувался важностью. Наоборот, он с первой же минуты взял тон товарищеский, доверительный, отвергающий любую подчиненность. И Корнилов попался. Человек армейский, он обыкновенную вежливость принял за сердечность. От его колючего настроения не осталось и следа. Ему показалось, что перед ним человек, который поймет все его тревоги, разделит все опасения. Маслянистые глаза министра изливали добролюбие и задушевность.
– Господин генерал, правительство надеется, что, буде у него возникнет необходимость, оно сможет найти несколько верных частей, не позабывших своего долга.
Долг… Корнилова словно подстегнули. Как раз об этом и собирался говорить. Он взволнованно двинул стул поближе, его простецкое солдатское лицо с косыми прорезями глаз преобразилось. Речь полилась. Состояние столичного гарнизона он назвал ужасным. Петроград сверх всякой меры переполнен запасными полками и учебными батальонами, однако солдаты не проходят никакого обучения. Больше того, они на фронт и не собираются. Им полюбилось столичное житье-бытье. – Гарнизон неуправляем, господин министр. Признавать это прискорбно, но я заявляю об этом прямо. Управлять – значит предвидеть, но чтобы предвидеть – необходимо знать. Мне непо нятно потакание этому самому Совету со стороны правительства. Я человек военный и принимал присягу. Но я не присягал На хамкесу и Гиммеру. И присягать им не собираюсь! Больше того, я просто обязан своим долгом им противостоять. Эти господа на травливают солдат на офицеров. Но что это за армия, если в ней кипит междоусобица, если в ней отсутствуют приказ и исполне ние? Такая армия никого не защитит. Такая армия пожрет саму себя!
Слушая, Гучков с удрученным видом покачивал головой. Что тут станешь возражать? Картины всеобщего хаоса у всех перед глазами. Разумеется, мириться дальше с этим невозможно. Положение невыносимое…
– Наслаждение свалившейся свободой! – проговорил он и, повозившись, принялся аккуратно соединять подушечки пальцев: один палец с другим. – С другой же стороны… Рабочие окраины и без того возбуждены. А если мы еще и… Нет, нет, надо хорошо подумать, посоветоваться.
– Совещаться можно многим, – отрубил Корнилов. – Дейст вовать надо одному.
Генеральская напористость коробила министра.
– Легко представить, что начнется, если мы отправим из Петрограда хотя бы один батальон! Волнения неизбежны. Да и Совет… Солдаты там – настоящие хозяева.
Снова Совет! Опять это позорное лебезение перед солдатами… Как же они собираются заставить их стать в строй и слушаться команд?
Как видно, этот вопрос министром был обдуман, и он легко заговорил о решительной перестройке всей системы командования. Корнилов не удержался от изумления.
– Простите… это комитеты, что ли? Уверяю вас, господин министр, ни один выборный комиссар не заменит кадрового офи цера. Тем более во время военных действий. Здесь, как и во всяком деле, необходимы профессионалы. Речь идет о гибели тысяч… даже больше.
Он волновался. Гучков вдруг скроил лукавую физиономию.
– А Франция? – спросил он вкрадчиво. – Забыли?
Он намекал на революцию, на уполномоченных Конвента. Корнилов вспыхнул:
– Господин министр, но это кончилось-то… чем?
– Наполеоном, Наполеоном, ваше превосходительство! – вне запно развеселился Гучков. – Вот чем это кончилось!
Свое нововведение – выборные комитеты – он решительно взял под защиту. Столичному округу, считал он, не худо быподать пример того, как боевые генералы опираются на них в своей революционной деятельности. Имеются несовершенства? Да кто же спорит! И все-таки новому надо не противиться, а всячески поддерживать. Он понимает: трудно ломать старое, рутинное, особенно в такой махине, какой была русская армия. Однако революции для этого и совершаются!
Гучков поднялся. Своей холеной тушей в изысканном костюме он навис над худощавой, какой-то походной фигуркой генерала. Этот колючий азиат открылся министру как на ладони. Взбрело же в чью-то голову притащить в столицу окопного бурбона! Изволь теперь вот с ним… Гучков разделил возмущение Корнилова злодейскими приказами по армии. Однако почему бы не отнестись к ним как к необходимой дани дню и часу, как к вполне объяснимому результату, так сказать, революционного порыва масс? В настоящее же время, и в этом господин генерал абсолютно прав, пасхальный перезвон явно затянулся. Праздники следовало заканчивать и приниматься за работу. Дел предстояло невпроворот.
Внезапно присасывающийся глаз министра снова замаслился.
– Генерал, прошу вас, не воюйте с комитетами. Зачем, скажите мне на милость? Да загрузите вы их сверх всякой головы, чтобы им ни охнуть ни вздохнуть. Ну как это чем, как это… Вас ли мне учить! Солдатикам вашим есть-пить требуется? Еще как! Обмундировываться надо? Да и вообще… Бытом, бытом их обеспокойте. Самое разлюбезное дело. При наших-то порядках… даже и в хорошие-то годы… А уж теперь! Да им до скончания века не разогнуться будет, не продохнуть… – Корнилову почудилось, что глаз министра лукаво подмигнул. – Что же насчет этих приказов… Поверьте, я с вами согласен совершенно. Но… воленс-ноленс! Вы ж знаете, что в исполкоме Совета почти одни солдаты. С этим приходится считаться. Давайте сделаем так. Я думаю, вам на днях следует встретиться с товарищами из Совета. Конкретно? Ну хотя бы с Гиммером, с Нахамкесом. А что? Это ж они – творцы. Им и карты в руки. Сойдитесь, поговорите… вреда не будет. Только прошу еще раз: не теряйте со мной связи. Мы с вами призваны к одному большому делу! Трудно будет, очень трудно, – с легким сердцем признавал Гучков. – Но разве нам хоть что-нибудь легко давалось? Так уж устроена наша с вами Россия, генерал!
Упрямо наклоненная голова Корнилова, остриженная коротко, по-солдатски, была усыпана ранней сединой. Смуглое лицо казалось испеченным жгучим солнцем. Коричневые руки генерала держали на коленях папку. Приготовленные документы министру так и не понадобились. Вся беседа свелась к вежливому препирательству.Собравшись с духом, Лавр Георгиевич строптиво заявил, что выборные комиссары, все эти штафирки в драных пиджачках, совершенно неспособны подать команду и выскочить впереди солдат на бруствер. Впрочем, они скорей всего для этого и не предназначены. В их обязанности входит пристальный пригляд за фронтовыми генералами, так сказать, надзор. Но тогда выходит, что Временное правительство не доверяет своей армии!
Разговор стал утомлять министра. От настроения Гучкова не осталось и следа. Он привык к придворным генералам. Этот же… А говорили, что интеллигент… Как он непримиримо вскидывал свое скуластое лицо, как вспыхивали его узкие, косо поставленные глаза! Азиат… Интересно, неужели не нашлось никого другого? Гучков с затаенной неприязнью поглядывал на щуплую фигурку в добротных, но не форсистых военных сапогах, на какой-то грубый и аляповатый перстень, надетый на мизинец генерала. Никак, какой-то талисман?
И все-таки неприятный разговор следовало закончить на доверительной, дружеской ноте.
– Генерал, меня предупреждали насчет вас… Очень приятно встретить в вашем лице убежденного патриота. В них так нужда ется Россия! Прошу только об одном: не торопитесь, не спешите. Помните: семь раз отмерь, а уж потом… И еще одно: «не теряйте со мной связи. Я, правда, занят, но… все-таки…