Родители, можно сказать, стойко терпели увлечения сына, бранились лишь тогда, когда в его комнатке раздавались взрывы или оттуда валил чёрный, синий, белый или разноцветный дым.
Зато уж дедушка Арсентий горой стоял за внука, тратил на его разнообразные эксперименты почти всю свою пенсию, восторженно всем объяснял:
— Ученый на ваших и наших глазах растёт! Никакой он вам не Жюль Верн, а Иван Варфоломеевич Мотылёчек! Знаменитой будет наша фамилия! Ванечка такое когда-нибудь открытие научное сделает или такое чего-нибудь изобретет, что весь мир ахнет и рты разинет! Дерзай, внук, стремись к вершинам знаний, постигай все науки!
Ванечка дерзал, стремился к вершинам знаний, постигал, конечно, не все науки, но многие, однако постепенно круг его увлечений сужался и сужался. Ванечка всё меньше занимался техникой, его всё больше и больше интересовало всё живое — от одуванчика, например, и воробья до кенгуру и дельфина… Какого только живья не было теперь в квартире! Верной помощницей брата стала сестренка. Она, деточка-семилеточка, как называл её дедушка Арсентий, ещё недавно боявшаяся обыкновенных дождевых червей, теперь спокойно играла с ужами, ежами, мышами. И лечила она не кукол и игрушечных зверюшек, а живых собак, кошек и подраненных птиц, которых к ней приносили со всего района.
— Дети, я не против ваших ветеринарных наклонностей, — жалобно говаривал папа, — но… — И он умоляюще смотрел на дедушку Арсентия.
А тот восторженно объяснял:
— Ванечка готовится к научному открытию! Ниночка ему прекрасно помогает!
— Да, да, всё это очень прекрасно, — уныло соглашалась мама, — но почему я боюсь ужей, ежей, мышей, а они меня нет? Весь дом называет нашу квартиру зверинцем.
— Зато со временем, — гордо вознеся указательный палец правой руки, отвечал дедушка Арсентий, — дом наш будет знаменит тем, что в нём жили и с детства занимались научной работой Иван Варфоломеевич Мотылёчек и его верная помощница и сестра Нина Варфоломеевна!
Но, как бы искренне и абсолютно глубоко ни верил дедушка Арсентий в научное будущее внука, он даже и приблизительно предполагать не мог, каким оно будет, вернее, какая сокровенная мечта овладеет Ванечкой ещё тогда, когда он и школу не окончит.
Началось всё с того, что однажды Ванечка разбудил ночью сестренку и спросил:
— Почему муха маленькая, а слон большой? Почему люди разного роста? Почему всё растёт?
— Мороженки не растут, — сквозь сон, не открывая глаз, ответила Ниночка, — конфеты не растут, у-у-у-уменьшаются… — она зевнула и продолжала крепко спать.
Дедушка Арсентий, тоже разбуженный внуком, на эти вопросы ответил так:
— Ночью спи, днём неустанно думай. Ты приближаешься к важной научной цели. Успехов тебе! — И он тихонечко, но с большим удовлетворением захрапел.
Мама приняла Ванечку за мышь и завизжала, и он еле-еле успокоил её, но расспрашивать не стал.
Папа выслушал его внимательно, даже присев на кровати, а отозвался следующим образом:
— Ищи ответы в выдающихся трудах замечательных деятелей науки. Продолжай образование. Прекращай возню с мышами и ужами, займись более сложными животными, а затем и человеком. Иди спать. — И сам заснул сидя, прислонившись к стене.
Утром обнаружилось, что никто не помнит о ночных разговорах с Ванечкой, но он-то всё запомнил: раздарил обитателей своего домашнего зверинца товарищам, школьным живым уголкам, записался в научную библиотеку и стал приносить оттуда книги стопку за стопкой. В квартире наступил покой, порядок и… стало скучновато. По настоянию родителей пришлось завести собаку, кошку и певчих птичек. Ими в основном занималась Ниночка, а Ванечка сидел над научными трудами, часто посещал лекции, регулярно занимался в кружках, где изучался растительный и животный мир.
И тут вдруг неожиданно и очень серьёзно заболела Ниночка, её сразу увезли в больницу. И хотя Ванечке не сказали, что болезнь сестренки смертельна, сердце его исстрадалось, он сам был словно больной — почти не спал, почти не ел, даже учиться стал неважно, всё время размышлял над тем, чем хотя бы отвлечь любимую сестренку от мук. Дважды в день он навещал её и всё спрашивал, чего бы она хотела.
Ниночка держалась мужественно, никто в больнице, даже ночные дежурные, не видел и не слышал, чтобы она плакала. И на вопросы брата она в ответ только слабо и виновато улыбалась и пожимала плечиками: дескать, чего мне ещё может быть надо, кроме здоровья. Но однажды она сказала, взяв брата за руку:
— Знаешь, Ванечка… Мне бы лошадку маленькую-маленькую.
— Так купим! — чуть ли не закричал Ванечка. — Я мигом!
— Нет, нет, не то, Ванечка… Мне бы маленькую, будто бы игрушечную, но живую, понимаешь, живую игрушку… чтобы я на ней детишечек катала… верхом… понимаешь, сколько радости-то было бы…
— Не бывает таких лошадок, Ниночка!
— Я знаю. А вот во сне часто вижу, что все игрушки живые. — В глазах Ниночки появился счастливый блеск. — Тигрёночек ростом с котёночка… Слоники хоботками помахивают… А в аквариуме китики плавают и фонтанчики пускают… Жирафик смотрит, как кенгурятки прыгают… Не заводные, Ванечка, а живые, настоящие, только очень маленькие… Ах, как интересно было бы детям играть… и болеть никто бы не вздумал, правда ведь?
Ниночка умерла, а Ивану долго ещё снились её сны о зверюшках-игрушках, а её мечта стала его мечтой, сокровенной и неотступной.
Когда он был студентом, товарищи и преподаватели относились к его сокровенной мечте с интересом, но как к заманчивой сказке, не имеющей ни практического, ни научного значения.
Когда же Иван Варфоломеевич рассказывал о Ниночкиной мечте уже коллегам-ученым, они при всем своем глубоком уважении к нему говорили почти одними и теми же словами:
— Конечно, конечно, детишкам… прелестно… фантастично… но… этакая мелкая фантастика.
Зато дети, заслышав о зверюшках-игрушках, не считали их мелкой фантастикой, а тут же превращались в зверюшек-игрушек и начинали, как это умеют делать только дети, самозабвеннейшую игру. И, глядя на них, Иван Варфоломеевич забывал, что в его сокровенную мечту, которую, подарила ему перед смертью Ниночка, никто не верил.
Нет, неправда! Один человек верил и безоговорочно! Может быть, вы сами догадались, уважаемые читатели, что этим человеком был, конечно же, дедушка Арсентий. Стал он уже очень стареньким, слабеньким, но как же они любили шутить с внуком, что дырок у него в голове не прибавилось! Дедушка Арсентий считал, что прожил свою жизнь достойно, и жалел лишь об одном: не увидит он результатов главного научного достижения внука — зверюшек-игрушек, выведенных при помощи эликсира грандиозус наоборотус (по-научному grandiozus naoborotus).
И даже когда дедушка Арсентий умер, вера его в успех сокровенной мечты внука всегда поддерживала Ивана Варфоломеевича, придавала немало новых сил. А воспоминания о сестренке заставляли его трудиться ещё напряженнее.
На письменном столе ученого стояло два портрета — дедушки Арсентия и Ниночки.
Началась война. Семья Ивана Варфоломеевича — родители, жена и маленький сын Серёжа — погибли под первой же бомбежкой, от дома остались одни развалины. Иван Варфоломеевич требовал, чтобы его отправили на фронт, но получил назначение в глубокий тыл — продолжать научную работу.
И хотя во время войны было, не до зверюшек-игрушек, Иван Варфоломеевич не забывал о своей сокровенной мечте и урывками, в память о сестренке Ниночке и сыне Серёженьке, что-то делал для создания эликсира грандиозус наоборотус.
К началу нашего повествования, уважаемые читатели, неустанный многолетний труд ученого близился к завершению.
Иван Варфоломеевич жил один, был для своих лет довольно бодр и относительно здоров. Но нельзя, к сожалению, утверждать, что на душе у него было покойно и всем он был удовлетворен. До сих пор он почему-то не мог поверить в гибель сына Серёженьки, не мог забыть его, изредка даже перебирал в уме всевозможнейшие варианты, один фантастичнее другого, суть которых сводилась к тому, что Серёженька остался в живых. Это была не уверенность, не вера, а наислабейшая, но непреходящая малюсенькая надежда. Откуда она взялась? Что поддерживало её в душе? Почему она не покидала его?.. Иван Варфоломеевич не мог сказать об этом ничего определённого, но она — малюсенькая надежда на немыслимое — потихоньку тлела в душе и помогала жить и работать.