Словно очнувшись, Вершинин взглянул на военных врачей, обступивших его, и остановил взгляд на солдатах, выстроенных за воротами лагеря.
— Вот что, товарищи! Весь личный состав, контактировавший с заключенными, немедленно вывести во второй эшелон. Всех без исключения подвергнуть полной санитарной обработке со стрижкой волос, мытьем и переодеванием!
— Ясно, товарищ генерал!
Вершинин был уверен, что командующий фронтом согласится с предложением немедленно развернуть полевые подвижные госпитали, санитарно-эпидемиологические отряды, обмывочно-дезинфекционные роты и банно-прачечные отряды… Не сомневался Вершинин и в том, что Военный Совет фронта согласится взять на полное медицинское, продовольственное и вещевое снабжение всех освобожденных из лагеря смерти…
Проводив Вершинина, улетавшего в штаб фронта, Лавров и Штаркер приказали поварам варить пока только бульоны. Изголодавшихся людей следовало постепенно приучать к пище.
Ганс Штаркер, пораженный всем увиденным, не мог удержаться от грустных размышлений. «Сами слова, такие, как «врач», «микробиолог», «эпидемиолог», — думал он, — фашисты сумели превратить в синонимы таких слов, как «палач», «убийца»… Фашистская система превратила лаборатории ученых в камеры пыток, взяла на вооружение самые низменные, самые нечеловеческие методы…»
Вернувшись в лагерь, Вершинин вызвал Штаркера, и в закрытой машине они отъехали в глубину соснового бора.
— Передайте, доктор, своему «шефу» в Германии новую шифровку!
Под диктовку Вершинина, Штаркер начал:
«Я — 15–18… Я — 15–18… Ваш замысел сорван. Эпидемический котел в районе Озаричи провален… Военный Совет фронта, по совету генерала Вершинина, принял срочные меры. В районах заражения развернуто двадцать пять военных госпиталей. Санитарно-эпидемиологические отряды, обмывочно-дезинфекционные роты и банно-прачечные отряды оперативно приступили к действиям. Организовано питание и санитарная обработка заключенных концентрационных лагерей силами и средствами фронта. Приняты все меры по недопущению распространения заболеваемости сыпным тифом как в войсках, так и среди гражданского населения. И еще одна новость. В 1941 году в Советском Союзе создана вакцина против сыпного тифа. Прививки против сыпного тифа проводятся в экстренном порядке не только в войсках фронта, но и среди гражданского населения. Эпидемия в войска не перекинулась.
15 апреля. 1944 г.».
Прочитав радиограмму Штаркера, Блюменталь сказал упавшим голосом:
— Я ожидал чего-то подобного, но не в таких масштабах! У них появилась вакцина и против сыпного тифа!
Рейхсарцтефюрер опустил голову. А когда поднял ее, то увидел, как у его заместителя лицо из кирпично-красного превратилось в бледно-серое, двойной подбородок неестественно задергался. Блюменталь брезгливо поморщился:
— Что ж, удачи и неудачи всегда рассеяны неравномерно. Будем работать!
Последняя шифровка
Как-то после ужина Штаркер подошел к Вершинину.
— Генерал, не пора ли нам дать последнюю шифровку господину рейхсарцтефюреру Блюменталю. Пусть не строит иллюзий насчет своего козыря — сверхвирулентного микроба чумы штамма РС. Пусть знает, что я передал ампулу с его питомцем вам и что против этого штамма микроба обеззараживающие сыворотка и вакцина уже изготовлены!
— Ну, а потом что? — изучающе спросил Вершинин. — Ведь на этом ваша миссия закончится…
— Потом?.. — Ганс задумался. — Потом я пойду работать. Наш замечательный писатель-антифашист Вилли Бредель, один из основателей комитета «Свободная Германия», примет меня в свой комитет.
— Что ж, это неплохо… — одобрил Вершинин. — Если не ошибаюсь, именно Бредель впервые заговорил об ужасе фашистских концлагерей…
— А вы читали его роман «Встреча на Эбро»?
— Не мог не читать! Ведь я сам сражался в Испании! — Вершинин зябко поежился. — Идемте, доктор. Похолодало…
Уже у палатки Штаркер спросил:
— Значит, я могу передать свой последний «привет» шефу?
Вершинин улыбнулся:
— Что ж, огорчите рейхсарцтефюрера… Он, наверное, все это время смеялся надо мной. Ловко, дескать, его осведомитель водит Вершинина за нос!
— Сейчас мы его разочаруем!
И в эфир опять понеслось: «Я — 15–18… Я — 15–18…»
Передав радиограмму, Ганс вышел на улицу и долго стоял на холодном ветру, погрузившись в свои раздумья.