Мы снова окопались у берега Волги, возле подножья стоящих треугольником холмов. Оттуда были видны длинные колонны войск противника, переходившие замерзшую реку, а на другой день по нам открыла огонь тяжелая артиллерия. Меня четыре раза выбрасывало взрывной волной из неглубокой траншеи. В последнем случае меня спас Порта, быстро втащив обратно. Я был в таком шоке, что лишь через несколько минут смог стоять без поддержки.
Соседний участок подвергся обстрелу зажигательными снарядами. По нему тянулась длинная полоса огня, люди с пылающими волосами и одеждой, крича, выскакивали из траншей. Казалось, что горит даже снег. Запах горелой плоти заполнял нам ноздри, въедался в одежду, в кожу, и в конце концов нас от этого смрада вырвало.
Я сумел пристроиться под бетонными блоками и высунул ствол автомата в узкую щель. По бокам от меня расположились Малыш и Порта, мы сжались на дне траншеи и жадно глодали сухари, не уступавшие твердостью кирпичу. Мысли об обычном хлебе, пусть черством, с плесенью, была почти невыносимой роскошью.
Когда противник пошел в атаку, с Волги на нас повалил туман, окутывая ландшафт холодной, влажной дымкой. Несколько минут смятение и паника были такими, что мы стреляли вслепую, не зная, кто перед нами, друг или враг. А затем из тумана появились приземистые, массивные фигуры сибиряков, оживших снеговиков в толстой, белой, стеганой одежде. Послышались их хриплые возгласы ободрения: «Смерть немцам! Да здравствует Сталин!».
Первую волну атакующих мы отбили, однако наш фанатичный генерал не дал нам передышки. С неистовым криком он бросился преследовать отступающего противника, и нам только оставалось нестись за ним, словно табун обезумевших от страха лошадей. Сибиряки явно не ждали от нас такого безумия. Мы застали их врасплох. Одни останавливались и сражались, другие бежали к своим позициям, где офицеры, безумные, как и наш генерал, тут же поворачивали их обратно.
Это было хаотичное столкновение, я очень смутно понимал, что происходит. В отчаянной рукопашной схватке мы сражались над телами раненых, топча их сапогами; опьяненные кровью, изнеможением, страхом, душили друг друга, били прикладами, кололи штыками.
В конце концов мы одержали верх и захватили их бункер, хотя прекрасно понимали, что ненадолго. У нас не было сил удержать его при серьезной атаке, а сибиряки наверняка должны были вернуться со значительными силами.
Свое пребывание там мы использовали для налета на кладовую. Сибиряки оставили большой запас продуктов, и мы набросились на них стаей изголодавшихся хищников. Малыш рвал зубами кусок жирного бекона[75], Порта носился, как сумасшедший, протягивая руки во все стороны, набивал рот, пока щеки не раздулись до отказа и стало трудно глотать; после этого он принялся набивать карманы.
Уйти мы согласились с величайшей неохотой и только под суровым нажимом. Противник наступал, и в конце-концов мы бросились в бегство под градом снарядов.
С дальнего берега Волги открыла огонь тяжелая артиллерия. Земля дрожала так, будто вот-вот расколется. Генерал криком велел нам двигаться дальше, но у нас хватало ума не делать этого. Вокруг взрывались зажигательные снаряды, вырывавшие у человека легкие, и мы прижались к земле. Пытаться пробежать через такую бурю было бессмысленно. Оставалось только найти яму, броситься в нее и, спрятав голову, сжаться на дне. На поверхности все пожирало море пламени, охватившее землю после разрывов.
Я бросился с испуганным криком в какой-то блиндаж и упал на Порту. Мы вместе повалились, и в это время над нашими головами пронеслась огненная волна.
Обстрел продолжался всю ночь, и всю ночь мы прижимались к земле в своих норах, спрятав головы в снег. Не поднимались даже по нужде. Лучше обмочить брюки, чем глотнуть смертоносного воздуха наверху.
Как ни странно, все мы, хоть и понимали, что война проиграна, никогда не заводили речь о поражении. Не вспоминали прошлое и редко заговаривали о настоящем. Говорили неизменно о будущем. Даже теперь, в этой пропасти бесконечных, казалось, страданий, мы упорно цеплялись за жизнь. Промерзшие и голодные, дурно пахнущие, грязные и перепуганные, бессмысленно метавшиеся по окровавленной степи, уже мало похожие на людей, мы все равно считали себя солдатами и сражались за право на существование.
К утру обстрел прекратился, и мы стали постепенно успокаиваться. Несколько раз поднимали головы и нюхали воздух. Пахнул он дурно, но должен был очиститься.
Когда рассвело, на горизонте неожиданно появились «Юнкерсы-52». Мы уставились на них и с удивлением наблюдали, как они приближаются. Самолеты пикировали из-за туч, описывали широкие круги, не обращая внимания на русские противозенитные батареи и возможность появления истребителей противника. Они явно искали нас.