Но сейчас у меня серьезная встреча. Молотов все также подтянут, молчалив и предупредителен. Только круглые очки поблескивают, пока он разливает чай.
— Вишневое или малиновое?
— Вишневое, Вячеслав Михайлович.
Некоторое время молча пили чай с травками.
— Жаль, что не смог подойти на похороны. Приболел.
— Да ничего. Проводили достойно. Причину смерти знаете?
Молотов ответил не сразу. Испытывающе глянул на меня, затем сухо заметил:
— Думаете, у меня нет источников?
— Не думаю, знаю. Что все было сложнее. Есть такая наука, психология, Вячеслав Михайлович. С ее помощью можно довести до точки кипения любого. Вам интересно?
А вот сейчас в глазах загорелся огонек.
— Я и так догадывался, что все не просто так.
— Не теряете хватку. Только тут добавили специальную химию. Вместе с лекарствами.
— Вот как? — хозяин задумался. — Значит, большие возможности у заказчика имелись.
— И помощники не из последних. Я вам сейчас покажу фотографии, а вы просто ткните пальцем.
Молотов некоторое время сидел, раздумывая, затем сделал разрешительный жест. Только одно из указанных лиц меня удивило. И я не смог удержаться от вопроса, который, в свою очередь, поразил хозяина.
— Откуда у них появилось такое желание?
— Изучите группы, из которых они вышли. Партия большевиков никогда не была однородной.
Ясно, очередной троцкизм, маоизм или что там у них.
— Спасибо.
— Будете наказывать?
— Никаких репрессий, Вячеслав Михайлович. Есть много способов выкинуть людей из системы. Дальше они не опасны или пойдут как изменники родины.
Молотов только хмыкнул, а затем вздрогнул. На столе появилась маленькая красная книжица.
— Ээто?
— Откройте.
Тут руки старого большевика дрогнули.
— Спасибо. Не ожидал.
— Я свои обещания выполняю, Вячеслав Михайлович. Или не даю вовсе.
Взгляд сейчас был пронзителен.
— Вам это будет стоить.
— Ничего, привык платить по счетам. Но пока не распространяйтесь, пожалуйста.
Молотов кивнул и после паузы заметил:
— А вы намного сильнее, чем я думал. Страна у нас такая, любит сильную руку.
— Тут вы правы. Отпустишь вожжи, русская тройка помчится незнамо куда.
Так мы и просидели рядом молча минут пять. Каждый думал о своем.
— Такой человек, как Тухачевский, если бы заварилась какая-нибудь каша, неизвестно, на чьей стороне был. Он довольно опасный человек на самом деле. Такой самоуверенный наполеончик. Я не уверен, что в трудный момент Тухачевский целиком остался бы на нашей стороне, потому что он был правым. Правая опасность была главной в то время. И очень многие правые не знают, что они правые, и не хотят быть правыми. Троцкисты, те банальные крикуны: «Не выдержим! Нас победят!» Они себя выдали сразу и наглядно, опрометчиво. А эти кулацкие защитники, эти глубже сидят. И они осторожнее. И у них сочувствующих кругом очень много — крестьянская да мещанская масса. Она ведь никуда по сути и не делась. У нас, — Молотов посматривает на меня и трясет пальцем, — в 20-е годы был крайне тончайший слой партийного руководства. И в этом слое все время появлялись трещины: то правые, то национализм, то рабочая оппозиция. Как выдержал Ленин, можно поражаться. Ленин умер, они все остались! И потому Сталину пришлось очень туго. Одно из доказательств этому — Хрущев. Он попал из правых, а выдавал себя за сталинца, за ленинца: «Батько Сталин! Мы готовы жизнь отдать за тебя, всех уничтожим!» А как только ослаб обруч, в нем заговорило…заколобродило.
Я слушаю затаив дыхание. Этот человек — прямой свидетель истории! И рассказывает мне то, что другим неведомо.
— Вопрос о разделе Берлина был решен еще в Лондоне. Договорились разделить и Германию, и ее столицу на три части. А потом, когда союзники предложили, что надо и французам дать зону, мы сказали: «Дайте за ваш счет; они ж не воевали». Ну, они выделили, а наша зона осталась неприкосновенной. Все дело в том, что, если б не было Берлина, был бы другой такой узелок. Поскольку у нас цели и позиции разные, какой-то узел обязательно должен быть, и он завязался именно в Берлине. Как мы могли отказать им в этом, если они говорят: