Но его нигде не было, он затерялся в хаосе мебели.
— Тащите, тащите!
Смолин едва не завопил, когда выросший сбоку отросток коснулся его руки. Юрков локтем пытался прикрыть контакты. Отростками, казалось, овладела растерянность. Они не выпускали цилиндр, но свободные корешки двигались беспорядочно. Их шевеление напоминало взволнованное колыхание ресничек росянки, которая слепо и упорно пытается нащупать близкую добычу.
Минуту-другую ничего не было слышно, кроме сопения людей и сиплого шипения кранов. Свет комнаты явственно и быстро желтел.
— Главное — удержать, — хрипло сказал Юрков. — Экономьте усилия, скоро все кончится. Как он, однако…
— Кто?
— Дом, кто же ещё! Стебель тянется к свету, корень к воде, а он сразу… Нет, какова реакция! Какая молниеносная перестройка тканей… И это в агонии!
— Отростки замерли. Может, отпустим?
— Ни в коем случае! Наше счастье, что дом ослабел, прежде чем контакты случайно коснулись пола и дом почуял источник энергии. Но он продолжает его искать — смотрите! Стоит хоть одному отростку дотронуться… Пригните вон тот…
— Свет гаснет…
— Рано, рано! Вспомните, как ведёт себя утопающий, и держите, держите! Стоит дому завладеть батареей — плакала наша свобода.
— Держу, держу…
Свет мигнул пару раз, словно дом хотел рассмотреть что-то, и погас. В серых пятнах окон медленно проступал узор созвездий.
Прохрипев, смолкли краны.
— И в самом деле похоже на агонию, — прошептал Смолин.
— В доме ещё тлеет жизнь. Что-то скользит по моим пальцам.
— Вы думаете, он будет до самого конца…
— А что ему остаётся? Смолин вздрогнул.
— Воздух! Может быть, лучше…
— Отпустить и замуровать себя? Ничего, удушье не бывает мгновенным — успеем.
— Вы ручаетесь, что окно сразу поддастся?
— Да, если ударить посильней.
Пол, казалось, вспотел от усилий — такой от него исходил теперь запах. Преодолевая брезгливость, Смолин пошевелил в темноте рукой, пока не нашарил какой-то отросток. Тот слабо ворохнулся. Словно тёплый осязающий кончик мизинца прошёлся по ладони. Это было невыносимо — Смолин— тут же отдёрнул руку. Мёртвая тишина дома больше не могла обмануть. В нем шла напряжённая, жуткая своим безмолвием борьба. Живо представилось, как перестраиваются, агонизируют его ткани, как по всей массе дома в лихорадке снуют сигналы, мечутся связующие организм токи, слабея, гаснут, а дом инстинктом последнего усилия ищет приток спасительной энергии, ищет безумно, слепо, неотвязно, даже не ощущая, словно огромный, подсечённый ножом гриб… Или человек в беспамятстве, наедине с подступающей смертью.
Смолин почувствовал, что задыхается. Показалось? Он судорожно глотнул воздух, и новый вздох, вместо облегчения, перехватил горло тяжёлым удушливым запахом, столь внезапным и тошнотворным, что сердце заколотилось в панике, а виски пронзила резкая боль.
— Послушайте, Юрков…
Судорожная возня вместо ответа. Вентиляция отказала… Так скоро?! Не может быть!…
— Я задыхаюсь…
— Спокойно! Держу отросток… Почти дотянулся, гад…
— Воздух… Дайте дому энергию, дайте!
— Без паники! Это запах дома, продукт его распада, он скапливается внизу… Удержу один, вы — бросайте! Живо к окну, слышите?
Смолин хотел вскочить — подкосились ноги. Перед глазами, вращаясь, замельтешили красные пятна. Воздуха как будто не стало. Горло, лёгкие забило что-то тягучее, вязкое, удушающее.
“Дом… Здесь все ускорено!… Он умер и выделяет, выделяет… Надо… успеть…”
Он дотянулся до чего-то, пошатываясь, встал. Боль в голове душила ужас, изумление, все. Как из другого мира, доносилось чьё-то хрипение.
“Шипят краны?… Нет, это Юрков… Просчитались… Среда дома — ловушка… Ну, ещё шаг…”
Руки ухватили что-то тяжёлое. Оторвали от пола. В окне, отдаваясь болью, пронзительно горело созвездие.
“Туда, в созвездие… Не смей падать, дрянь!…”
Руки, тело бросили тяжесть прямо в центр пылающего созвездия. Оно взметнулось, и Смолин ощутил, что сам он откидывается, падает, падает и дикая боль в мозгу блаженно стихает.
Погасло все.
…Мгновение, вечность? Темнота, укол звёздного света, что-то мокрое стекает по лицу…
— Очнулись?
Чьи-то руки бережно приподнимают, мокрое лицо холодит воздух, под ухом такой знакомый голос. Юрков?
— Я… я разбил окно?
— Все, все в порядке. Нет, вы его не разбили.
— Значит, вы отдали…
Короткий смешок.
— Темно — видите? Я не отдал.
— Но как же воздух… Вы?
— Дом. Вглядитесь.
Смолин приподнял голову — это удалось без всяких усилий. Оглушающей боли как не бывало. Перед глазами было окно. Его испещряли тысячи искристых точек, и звезды терялись в этой алмазно мерцающей черноте.
— Последним, самым последним усилием, — зашептал Юрков, — дом раскрыл, разорвал все свои устьица. Ведь дыхание — важнее всего.
— Для кого? — Смолин сжал руку Юркова. — Для кого?
— Для нас, конечно. — В голосе Юркова послышалось удивление. — Все, что дом делал, он делал только для нас. Он и перед гибелью позаботился о нашей… нашей сохранности. Мы его душа, как-никак.
Юрков снова издал короткий смешок. Смолин, неловко опираясь на его плечо, встал.
— Можете сами двигаться? — спросил Юрков.
— Как видите…
— Тогда не будем терять времени. В темпе, в темпе! Разобьём окно и помчимся. Ах как неладно все получилось! Теперь, я думаю, вы и близко не подойдёте к дому, как бы жёстко мы его ни запрограммировали.
— Ничего вы не понимаете, — неожиданно для самого себя проворчал Смолин. — Нам жить с домом, но и дому жить с нами. Тут надо искать общий язык, а это занятие как раз для неторопливых…