По существу, бездумная в жестокости императрица готова использовать свою спецслужбу для кары не за государственное преступление, а за личную обиду, да еще, возможно, и надуманную. И от такого «внимания» службы Ушакова не защищены даже самые знатные люди с бесспорными заслугами в деле служения Российской империи.
Репрессии против менее родовитых людей шли полным ходом, одного доноса и выкрика «Слово и дело» достаточно для начала неправомерного следствия.
Занимаясь поиском источников в российских архивах, мы найдем и массовые казни граждан Смоленска, о которых кто-то донес, что они собрались перейти в католичество.
Здесь же сохранились для историков и упоминания о вознаграждениях добровольным доносчикам. Некий Василий Федоров донес на армейского капитана Кобылина о «произнесении мятежных речей», и капитан после скорого следствия был казнен. Но по документам доносчик, получивший за свои заслуги из имущества казненного только корову и пару гусей, недоволен, он вновь жалуется, указывая на большее вознаграждение доносчикам по таким делам. В 1735 году солдат Иван Седов после следствия в Тайной канцелярии сослан в Сибирь по доносу сослуживцев за то, что сказал в адрес Анны Иоанновны: «Я бы ее камнем пришиб, почему она жалованья солдатам не прибавит?»
Наум Кондратов, также из солдат, в 1737 году попал в Тайную канцелярию и позднее сослан в Сибирь. Он вслух сказал явную глупость, но в плане политической безопасности довольно безобидную: «Было бы у меня много денег, я бы и царскую дочку уломал бы спать со мной». Но известно, что у самой Анны Иоанновны не было не только дочери, но и вообще детей, что не помешало придать самоуверенной фразе простого солдата характер политического преступления против российской власти.
Чиновник Торбеев был сослан в каторгу на Камчатку за то, что говорил в обществе знакомых: «За царицу все решает герцог Бирон». Еще один несчастный — дворцовый певчий Федор Кириллов — в том же году после пыточного следствия в Тайной канцелярии с вырезанным языком был сослан в Оренбург. В частной беседе он сказал знакомым, что царица по ночам ходит на интимные свидания с Бироном специально созданным для этого во дворце потайным ходом. Во всех этих случаях следствие по делам о «крамольных речах» начиналось с доноса кого-то из участников таких опасных бесед о политике или нравах во дворце.
Широкую огласку получил донос тех же лет в Тайную канцелярию, часто приводимый в пример как хрестоматийный, — об изображениях гербового двуглавого орла империи на чьих-то печных изразцах как глумление над святым символом государства. И этот донос тоже повлек за собой арест бедного хозяина «антигосударственной» печки.
Было и «дело священника Решилова», отправленного в Тайную канцелярию с сопроводительной запиской: «Арестован по важному делу, а по какому — неизвестно». Дело о казни сумасшедшего крестьянина из-под Киева, в очередной раз назвавшегося «спасшимся от отца царевичем Алексеем» (с ним в Тайную канцелярию притащили еще десяток мужиков, просто слушавших его сумбурные речи).
Развитая система доносительства по политическим мотивам сопровождает такие взрывы массовых репрессий, и именно тогда доносительство особенно востребовано сыском, и ему же способствует атмосфера страха в обществе. Когда в конце 1730-х годов аннинские репрессии набрали ход, страну просто захлестнул такой вал доносов граждан друг на друга, что он даже начал мешать нормальной работе Тайной канцелярии. Это же могло стать угрозой ее работе и похоронить сыскное дело под кипой нуждавшихся в проверке «изветов», иногда совершенно пустяковых или просто бредовых.
В империи появились санкции за напрасное отвлечение тайного сыска ложными доносами, доносами по маловажным обстоятельствам, бездельными доносами, самооговорами. Вышел специальный императорский указ: губернаторам и воеводам на местах тщательно разбираться с делами по выкрику «Слово и дело», отправляя в столицу в Тайную канцелярию дела и арестованных только по причинам, действительно важным для госбезопасности.
В те же годы правления Анны Иоанновны в начале 1730-х годов доносительство официально «закрепляется» в законодательстве и делается первая попытка его регламентации для нужд тайного сыска. Закон запрещал прекращать наказание виновного, даже если пойманный выкрикивает «Слово и дело», а также устанавливалась одновременно смертная казнь за ложный донос и такая же кара за недонесение по настоящим государственным преступлениям.