Что до остального, то, возможно, Видок не лукавил, говоря прокурору об отсутствии в его жизни реальных тяжких преступлений. В самом деле, нет никаких свидетельств об участии в грабежах или, тем более убийствах. Конечно, если не считать убийствами дуэли, которых Видок, и правда, числил за собой десятками.
Но дуэли в действующей армии в конце XVIII – начале XIX века были столь распространены, что не только Видок, но и подавляющее большинство его современников, исключая совсем уж заведомых чудаков, вытаращили глаза, если б им сказали: дуэль – это убийство.
Точно такое же удивление у большинства тогдашних европейцев вызвало бы причисление к преступлениям, подлежащим наказанию, карточные мошенничества. Ведь ими не брезговали и вполне уважаемые члены общества – во всех практически странах Европы, от Британии до России. Можно вспомнить, например, знаменитого Ф. Толстого-Американца или других великосветских кутил, о которых открыто говорили, что они "на руку не чисты". Краплёные колоды ходили в приличных домах так же, как на уголовных "катранах" (хотя слова этого тогда ещё не было).
Что до подложных документов и фальшивых приказов – такие правонарушения казались более серьёзными, но и они были распространены чрезвычайно и в общественном мнении не вызывали особого осуждения. Подделка чека, векселя, завещания – конечно, неприличное занятие, но редко в светском обществе дело доходило до суда и тюрьмы. Максимум, ожидавший "шалуна" – увольнение из полка (для военного), отказ от некоторых домов. Конечно, иное дело – профессиональные фальсификаторы, вроде Альберта Лаббе, "капитана" Лаббе. Но Видок не был профессиональным фальсификатором и занимался подлогами лишь по чрезвычайной необходимости.
Ещё одна страница биографии Видока – служба на фрегате "Реванш" под командованием капитана Поле. Корсарство во время войны вообще не считалось преступлением. То есть англичане, на торговые суда которых нападал "Реванш", наверняка считали его команду пиратами и, в случае поимки, повесили бы всех, включая и Видока, без всяких раздумий. Так же точно поступили бы французы в случае захвата ими английского капера. Но в своих и в нейтральных странах корсары и каперы ничем не отличались от военных моряков. Закон их не только не преследовал, но даже защищал.
Таким образом, документированных преступлений за Видоком числилось не так много, и отношения к этим преступлениям в тогдашнем французском обществе было достаточно мягким. Он не был убийцей или грабителем, не воровал и не подделывал деньги. Он даже не занимался скупкой краденого. Единственным серьёзным преступлением были многочисленные побеги. Но даже в отношении этих "подвигов" сегодня как-то не хочется его чересчур обвинять – тем более, его артистичность восхищала не только уголовников, но и самих полицейских – например, побег Видока под видом полицейского... сопровождающего Видока! Роль фальшивого Видока играл его подельник.
Можно обратить внимание на его знакомство с разбойничьими шайками, в конце 90-х годов XVIII столетия буквально заполонившими не только провинции, но и сам Париж. Тут обращает на себя внимание то, что сам он не вступал ни в одну шайку и не участвовал в преступлениях, совершаемых всеми этими разбойниками. Интересно, что в "Записках" Видок пишет об использовании многими уголовниками "роялистского" прикрытия: они выставляли себя идейными борцами с революционным террором.
Думаю, читатель уже догадался, к чему я клоню. Действительно ли первые контакты с полицией в качестве возможного агента для Видока начались лишь в 1806 году, в Лионской тюрьме? Нет никаких свидетельств такой версии, а сам Видок в первой части своих "Записок" поддерживает многочисленные легенды о криминальных подвигах. Правда, описывает он всё-таки больше не свои "подвиги", а чужие. Тем не менее, можно предположить, что вся криминальная жизнь Эжена
Франсуа Видока, начиная с военной службы, была "легендой" правительственного агента. Агента, занимающегося, правда, не уголовными, а политическими и военными преступлениями. Если, конечно, контакты с разбойниками и грабителями, притворявшимися роялистами, связаны были именно с "роялистской окраской" шаек, орудовавших в деревнях и на дорогах департамента Па-де-Кале.
Возможно, обращение к комиссару Дюбуа стало первой, неудачной попыткой легализоваться в условиях, когда в криминальной среде над головой "короля побегов" начали сгущаться тучи. Отметим, что судьба осведомителя, агента полиции в те времена была не слишком безопасна. Для полицейских чиновников агент из уголовников, "стукач", оставался презренным отщепенцем, ничтожеством. Его жизнь ничего не стоила, никому из чиновников не пришло бы в голову спасать его в критической ситуации; загнанный в угол, он вынужден был заботиться о своей безопасности самостоятельно. Видок, возможно, понял, что лишь открыто превратившись в полицейского чиновника на жаловании государства, он сможет постоять за себя, не полагаясь на защиту самого государства.