На момент расследования, предпринятого Уильямом Стидом, "возраст согласия" составлял 13 лет. В новых поправках планка повышалась до 16 лет.
Стид взялся за дело. По его заданию, две сотрудницы газеты собирали материал для серии публикаций (в том числе показания самих проституток, сутенёров, данные некоторых расследований, которые проводили Поллаки и его коллеги, частные и полицейские детективы и т.д.). На основе собранных сведений журналист написал несколько хлёстких и ярких статей под общим названием "Девичья дань современного Вавилона". Статьи потрясли лондонское общество. Современники рассказывали, что соответствующие номера газет перепродавались вечером по двойной цене, тираж "Пэлл-Мэлл гэзетт" существенно вырос, а имя Стида заблистало на лондонском горизонте.
Увлёкшемуся журналисту показалось недостаточным всего лишь пересказывать то, что ему сообщали. Он знал о практике продажи английских девушек в бордели, в том числе, континентальные. Но ему хотелось поразить общество, что называется, скандалом из первых рук – и тем самым доказать, что в этой сфере за последние двадцать лет не произошло никаких изменений.
Вот так и возникло дело, впоследствии получившее название "Дело Элизы Армстронг". Связавшись через Армию спасения с бывшей проституткой и содержательницей борделя Ребеккой Джарретт, Стид уговорил её разыграть продажу несовершеннолетней девочки в бордель. Сам он должен был сыграть роль клиента-покупателя, а миссис Джарретт – саму себя из прежней жизни, то есть, владелицу публичного дома. Совместными усилиями они отыскали некую алкоголичку Элизабет Армстронг и предложили той продать им тринадцатилетнюю дочь Элизу Армстронг. Матери было предложено пять фунтов стерлингов. Элизабет согласилась. Формально речь шла о работе служанкой, но, как заявила Стиду Ребекка Джарретт, мать прекрасно понимала, что продаёт малолетнюю дочь в публичный дом. Девочку отвезли в бордель, а затем туда же, под видом клиента, прибыл и Уильям Стид. "Купив" Элизу, Стид отправил её во Францию, под опеку всё той же Армии спасения.
Вслед за тем, предупредив читателей, что ханжам и святошам лучше не читать последующие статьи, он начал печатать новую серию статей ("Девственница за пять фунтов") о детской проституции в Лондоне. При этом он не указывал, что сам выступал в качестве "покупателя" девочки; юная Элиза в статьях носила имя Лили.
Разумеется, новые статьи ещё больше подогрели интерес читателей – номера перепродавались по шиллингу, что в двенадцать раз превышало обычную цену.
Начались массовые акции протеста, настолько напугавшие правительство, что Стида официально попросили прекратить публикации. Стид ответил, что сделает это, если будут приняты те самые поправки к закону.
Парламент проголосовал за повышение "возраста согласия" с тринадцати до шестнадцати лет.
Но вслед за тем автор разоблачений оказался в роли сначала подсудимого, а затем и заключённого. Вдруг объявился некий мужчина, называвший себя мужем Элизабет Армстронг и отцом Элизы. А поскольку Стид по закону должен был заручиться согласием обоих родителей на "работу" дочери, то мужчина подал на него в суд. Та же самая общественность, которая жадно читала разоблачения Стида, теперь азартно травила журналиста. Его обвинили в том, что ради успеха своего расследования он фактически совершил то, в чём обвинял других: вынудил к продаже мать и купил тринадцатилетнюю девушку. Мать Элизы тоже вдруг заявила: она ни сном, ни духом не догадывалась, что её дочь покупали для занятий проституции, а не для того, чтобы она работала служанкой в богатом и респектабельном доме. Но даже на работу служанки Элизабет, по её словам, согласилась не сразу, а лишь после долгих уговоров и под сильнейшим давлением со стороны Стида и Джарретт. Да и тот факт, что девушку, для вящей достоверности, напоили в борделе шампанским, а затем в комнату под видом клиента явился сам Стид, тоже выпивший немало (перепуганная девушка при этом подняла страшный шум, из-за чего Стид спешно ретировался), не говорил в пользу газетчика.
Суд приговорил "отца журналистских расследований" к трёхмесячному заключению. Эти три месяца он впоследствии назвал лучшим отдыхом в своей жизни и долго хранил на память тюремную робу и даже сфотографировался в ней, хотя ни разу не надевал её в тюрьме.