я имею право об этом говорить. Во-первых – я сама старая
женщина, во-вторых, мой отец отсидел 10 лет, и его после этого в
Москву не пустили, ему не разрешили даже повидаться с семьёй.
Он тайком один раз приезжал и должен был уехать. А Веру всё-
таки, ну конечно, слава богу, что её пустили в Москву, и что она
работала по специальности, слава богу. Понимаете, я считаю, что
я имею право это сказать, потому что я сама пострадала от этого.
Сначала я лишилась отца, хорошего, очень доброго человека, а
потом я из-за Лены...
Я хочу сказать, что есть такая музыка, которая, сколько бы я ни
слушала, я не могу слушать без слёз. Это песни Шуберта, это
какие-то песни Шумана, Брамса, это Шестая симфония
Чайковского и романсы поздние Чайковского, это Малера
(«Песнь о Земле» я ни разу не могла прослушать, чтоб не
заплакать) и это музыка Локшина. Это тоже такая музыка,
которая не оставляет меня равнодушной, и я знаю, что не только
я так реагирую, но ещё есть у меня знакомые музыканты,
которые тоже так говорят.
Я могу только сказать, что я очень рада и счастлива тем, что я
была знакома с таким человеком, что я у него училась и чему-то,
видимо, научилась – и что я была с ним дружна вот в течение
всей его жизни, и что он очень поддержал Лену – что было очень
важно и для неё, и для меня, и я ему очень благодарна.
…Понимаете, меня тоже удивляет, что многие композиторы
поверили [Вере Прохоровой насчет Локшина]. Ну почему не
поверить? Это же так проще думать. Он зависть вызывал, потому
что многие композиторы, написав свои сочинения, не могли даже
свои сочинения играть по партитуре. А он чужие сочинения
играл. Это, конечно, могло не нравиться.
Я думаю, что это, конечно, советская [черта]… и человеческая
тоже, потому что зависть везде есть, клевета везде есть, а
советская – это там, где не давали ему писать. Ведь когда он
писал «Мать скорбящую» [1977] – вы знаете, это ведь сочинение,
написанное на Реквием Анны Ахматовой. Это же запрещенное
было сочинение, он где-то достал, и я была в ужасе. Я говорю:
«Ну все равно же его не исполнят никогда».
Баден-Баден, 2002
2. Говорит Виктор Сергеевич Попов:
Дело всё в том, что действительно Локшин – это крупное явление
в нашей музыке, в русской музыке, крупное явление. И так мне
повезло, что в 70-е годы [я познакомился с Локшиным],
благодаря Рудольфу Борисовичу [Баршаю] как раз. Мы с ним в
этот момент активно работали, потому что у него был свой
камерный оркестр, а у меня хор мальчиков. Мы часто пели
музыку Баха… И однажды Рудольф Борисович мне сказал, что
вот есть такая идея – исполнить Шестую симфонию композитора
Локшина. Я тогда, естественно, почти ничего [о Локшине] не
знал. Знал, что такой композитор есть и знал, что находится он в
довольно трудном положении, потому что когда-то, написав
кантату «Тараканище», попал в глубокую немилость в связи с
тем, что нашлись такие добрые люди, которые подсказали, что
«тараканище – это наш вождь и учитель». И поэтому,
естественно, довольно трудная у него была судьба и музыку его
мало кто знал. И вот Рудольф Борисович предложил мне
исполнить Шестую симфонию, а Шестая симфония написана на
стихи нашего великого поэта начала века – Блока. И поэтому с
огромным удовольствием я решил познакомиться с этой
музыкой. И я пришёл к нему [Локшину] домой... Жил он
недалеко от проспекта Вернадского, в маленькой квартирке. Надо
сказать, что условия жизни у него были, конечно, весьма и весьма
посредственные. Жуткий инструмент, но он сел, стал играть и
сразу захватил меня. Знаете, потом с огромной радостью я
работал со студенческим хором института Гнесиных над этим
сочинением, и мы должны были его исполнить в открытом
концерте. Но я уехал с детским хором радио и телевидения на
гастроли в Чехословакию. Когда вернулся, ректор мне сказал, что
этот концерт отменяется. Как потом выяснилось, сам ректор
Гнесинского института Владимир Николаевич Минин, значит,
донёс в райком партии. И райком партии меня вызвал. Первый
секретарь райкома партии киевского района, значит, сказал, что
это сочинение нельзя исполнить и оно не может быть исполнено
в концерте. Ну, естественно, у меня был скандал с ректором и
после этого я подал заявление об уходе из Гнесинского
института, где проработал 15 лет. Так что, видите, меня как
судьба с Локшиным [свела].… А сейчас, когда Рудольф
Борисович давно уже мечтал о том, чтобы мы спели именно это