На высказывание Талаата о том, что СДПГ позиционирует себя на почве османизма, Сапах-Гулян и Мурад ответили, что «османский и турецкий — для нас синонимы». Они заявили, что «нет османских армян и быть не может; есть османские субъекты — есть армяне, османские граждане»[266]. Несмотря на этот ответ, лидер младотурок предложил, чтобы они попытались прийти к взаимопониманию и заложить основу для соглашения, — он даже пообещал им, что гнчаковцы получат полную свободу действий в качестве политической партии[267]. Через несколько дней юрист-армянин Акоп Бабикян, член движения младотурок, был направлен в штаб-квартиру СДПГ, чтобы переубедить своих соотечественников. Он подтвердил, что иттихадисты хотели достичь соглашения с гнчаковцами, были готовы гарантировать им то число мест в парламенте, которое они требовали, а также пойти на все другие необходимые уступки, потому что они хотели убедиться в том, что в стране наступит период политического спокойствия[268].
В основе соглашения, которое младотурки несомненно предложили всем комитетам, лежало несколько словесных уступок вместе с обещанием поддержки на предстоящих выборах в Османскую национальную ассамблею. Армянские круги предположили, что КЕП пытается использовать старый антагонизм между АРФ и СДПГ, разжигая пламя их соперничества, обещая каждой из сторон больше парламентских мест, чем другой, тем самым стараясь крепче привязать их к себе. Этим самым официальный орган Дашнакцутюн защищался от едкой критики со стороны Гнчак за сотрудничество АРФ с младотурками[269].
Как мы уже видели, соглашение, достигнутое в декабре 1907 г. на втором конгрессе оппозиции, не оказало никакого реального влияния на ход событий. Дашнаки, казалось, знали об этом, но утешали себя тем соображением, что «поколебавшись в течение длительного времени, младотурки, как только они почувствовали, что стали достаточно сильны, чтобы это осуществить, приняли терроризм как наиболее подходящий способ борьбы против сети шпионов и терроризирования защитников режима и окружения султана»[270].
«Дрошак» поспешил процитировать заявление, которое д-р Назим сделал в Смирне: «Мы в долгу перед армянами, а не перед османской армией, ибо именно армяне сопровождали нас на пути к свободе»[271]. Эти слова вызывают недоумение. Разве можем мы разумно объяснить эту лесть чувством благодарности со стороны одного из старейших, но все еще активных боевиков младотурок? Наверное, нет. Однако этого высказывания Назима хватило, чтобы создать у армянского комитета впечатление, что он тоже сыграл — в той или иной форме — свою роль в «революции» и как бы приобрел для себя новую легитимность. Если вспомнить, что революционная деятельности АРФ в дни султана Абдул-Гамида подвергалась резкой критике со стороны столичных армянских кругов, то легко понять, как важно было для партии получить хоть какую-то степень признания. С этой точки зрения революция представляла собой триумф АРФ в глазах армянской общины страны. В одночасье двери всех армянских национальных учреждений открылись перед дашнаками. Это не должно, однако, закрывать нам глаза на ожесточенные дебаты, которые время от времени вспыхивали внутри партийного руководства. Хотя некоторые лидеры АРФ, такие как Микаэл Варандян или Акнуни, оба — члены западного бюро, рассматривали 1908 год как «золотой век»[272], другие, такие как Рубен Тер-Минасян и Андраник, были скептичнее и указывали, что единственной целью офицерского переворота было сохранение территориальной целостности империи, а также выражали озабоченность по поводу «шансов на выживание революционной партии в период мира»[273]. Большинство партийных лидеров, однако, сплотились вокруг османизма и принципа целостности империи. Иными словами, они решили продолжить свое сотрудничество с КЕП на османской политической сцене и сделать ставку на установление либерального режима.
271
Дрошак, № 8/196, август 1908 г. С. 121 (на арм. яз.);
272
Там же. С. 101;
273