Обращение великого визиря, или Узаконивание государственного насилия
Обращение, с которым выступил Талаат-паша, может представить лишь косвенные признаки характера дебатов, имевших место внутри партии, поскольку оно должно было быть обнародовано на следующий день[4550]. Прежде всего министр повторил в присутствии всех доказательств официальный тезис об условиях, на которых Турция вступила в войну: «Морская атака русских в Черном море и нападение на суше на наши границы заставило нас принять сторону, к которой наша историческая судьба подтолкнула нас и занять наше место в одном ряду с великими державами»[4551]. Что же касается главного обвинения против Османской империи в государственном насилии, Талаат-паша чувствовал необходимость уделить больше половины своего обращения позиции правительства в отношении его нетурецких субъектов. Стоит остановиться на его замечаниях, которые представляли собой резюме и оправдание. «Наши враги, — начал он, — повсюду говорят, что мы плохо обращаемся с воюющими сторонами и вражескими комбатантами и что мы совершили всевозможные зверства в отношении армян и евреев, живущих в империи. К счастью, однако, люди, проживающие в разных местах, начинают понимать возмутительную пагубность таких сообщений, которые мы и многие стороны, соблюдающие нейтралитет, оспариваем во имя гуманности и справедливости». По информации великого визиря, американский посол Авраам Элкус и американские консулы Джексон и Бордон разоблачили клеветнический характер обвинений, выдвинутых против страны[4552]. Эти утверждения, опровергаемые депешей вышеупомянутых дипломатов, были неотъемлемой частью метода оправдания младотурок, в котором те систематически обращались к «иностранным» свидетелям. При этом было не важно, что такие свидетели высказывали противоположное тому, что затем утверждали младотурки. В данном случае Талаат-паше было легче сделать такое заявление, поскольку дипломаты, упомянутые им, не посещали Турцию со времени вступления США в войну и поэтому не были в состоянии возразить ему. Апелляция к «человечности» и «справедливости» раскрывает еще одну характерную черту младотурецких лидеров: обращение к ценностям, к которым они были совершенно нечувствительны, чтобы убедить своих собеседников в своей этической чистоте. На самом деле младотурецкий режим никогда не связывал свою идеологию исключительности с насилием; младотурки последовательно укрывались за «настоятельной необходимостью военного времени», как если бы им было стыдно за идеологического монстра, которого они взрастили и оживили.
«Армяне, — напомнил великий визирь своим слушателям в длинном историческом экскурсе в отношении армянского вопроса, — на протяжении столетий представляли жизненно важный элемент под флагом империи; будучи трудолюбивыми мирными гражданами, они в полной мере пользовались благами заботы государства, до тех пор, пока они не увлеклись сепаратистскими идеями, пришедшими извне»[4553]. Затем Талаат-паша привел неизбежный аргумент: «Армяне, которых мы не считали способными на дерзость совершения актов измены отечеству в период текущей мировой войны, были интегрированы, как и другие группы, в подразделения армии, и им также выдали оружие. “Комитаджи”, которые молчали, пока мы не вступили в войну, перешли от спокойствия к революции, от лояльности к призывам к бунту, как только русские пересекли наши границы и заняли некоторые из наших городов и сел. В третий месяц войны Врамян, депутат парламента из Вана, представил вали этого вилайета меморандум с подробным изложением армянских претензий; и этот меморандум был идентичен тому, что был ранее представлен Блистательной Порте. За представлением этого меморандума последовали дезертирство армянских солдат, завербованных в армию, которые бежали в горы с оружием, и нападения на жандармов и мусульманское население. В этой связи правительство империи объяснило патриарху и депутатам комитета в Константинополе всю серьезность ситуации, советуя им принять превентивные меры. Полтора месяца мы ждали результата. И только после восстания в Ване, до фронтовой линии, и в Зейтуне, за ней, повсюду полиция провела обыски, поскольку командиры армии указали на необходимость их проведения. Оружие, бомбы и взрывчатые вещества были найдены в Диарбекире, Урфе, Кайсери, Исмите, Адабазаре, Байчеджике, Амасии, Сивасе, Мерзифуне, Трапезунде, Самсуне, Арабкире, Малатьи, Дёртьёле, Хаджине, Бурсе, Эрзуруме, Эрзинджане и других населенных пунктах. В основном вышеупомянутые устройства были обнаружены в монастырях и церквях»[4554].
4550
Опубликовано в полном объеме в выпуске «Икдама» от 25 сентября 1917 г. Французский перевод прилагается к депеше от 28 ноября 1917 г., направленной французским послом в Берне в адрес министра иностранных дел: АМАЕ, Série Guerre 1914–1918, vol. 862. Pp. 50–60.
4552
Там же. С. 52–53. Отголоски этой речи можно найти в R.L.C., «L’Arménie et l’Allemagne», La Croix, 13 octobre 1917; La Suisse, 7 octobre 1917.