Падение правительства Дамада Ферида, вызванное подписанием Севрского договора, и замена его правительством, благосклонным к движению «Милли», позволило изменить состав военного трибунала и «сохранить» в процессе оставшихся лиц, подвергавшихся преследованиям. Едва правительство Тевфика получило бразды правления в свои руки, оно заинтересовалось, в частности, делом генерала Мустафы. Мустафа, который заседал в военном трибунале с момента его создания в феврале 1919 г. и имел блестящую репутацию за свою честность, был обвинен судом, членом которого он сам являлся и в котором теперь председательствовал Эсад-паша. В обвинительном заключении не было приведено никаких официальных причин. Обвиняемый воспользовался выступлением с трибуны, предложенной ему, чтобы прочитать меморандум, и сразу же заявил, что он, со своей стороны, «не полоскал рук в крови». Это скрытое обвинение в адрес своих коллег по судебной коллегии, по-видимому, вызвало желаемый эффект: судьи объявили себя некомпетентными для того, чтобы судить своего коллегу. Меморандум Мустафы был все же опубликован в двух стамбульских газетах, что вызвало переполох. В меморандуме мы читаем следующее: «Паши, которые совершили неслыханные, немыслимые преступления и втянули страну в ее нынешнюю ситуацию, продолжают сеять хаос, чтобы защитить свои личные интересы. Они установили все виды тирании, организовали депортации и массовые убийства, жгли грудных младенцев в масле, насиловали женщин и девушек на глазах у их раненых родителей, предварительно связав их, разлучили молодых женщин с их матерями и отцами, конфисковали их недвижимое и движимое имущество и отправили их в Мосул в плачевном положении, подвергая их в процессе депортации всевозможным насильственным действиям. Они усадили тысячи невинных людей в лодки под парусами и отправили их в море; других они заставили принять ислам; они заставили голодных стариков находиться в дороге месяцами; они использовали их в качестве рабов; они бросили молодых женщин в бордели, созданные в ужасных условиях, беспрецедентных в истории любого народа на земле».
В заключение Мустафа-паша сказал, что в таких условиях он почел бы за честь быть судимым военным трибуналом[5125]. Хотя генерал ни разу не произнес слова «армянин» в своей речи, юнионистская пресса не пренебрегла возможностью отметить, что он действовал как «защитник армян»[5126].
Безошибочно намекая на обвинительное заключение против генерала Немруд Мустафы, ежедневная газета «Пеям Эям» отмечала: «Мы не смогли привлечь кого-либо к ответственности за эти трагедии, которые заставили весь мир вздрогнуть, и мы не смогли никого наказать; мы помогли пашам и беям, которых мы случайно арестовали, совершить побег из тюрьмы либо освободили их на чисто формальных условиях и гарантиях. Если, исполнив свой долг по свершению правосудия в не особенно ревностной форме, или, говоря по правде, не исполнив ею вовсе, мы собираемся осудить Мустафу-пашу за то, что французы называют “преступлением мнения”, мы станем посмешищем для всего мира». Автор редакционной статьи заключает: «Первое преступление генерала Мустафы-паши состоит в том, что он не защищал интересы священного Комитета. Его второе преступление в том, что он, наоборот, действовал в диаметрально противоположном направлении». Более того, тот же источник указал, что «в тюрьме военного трибунала больше никого не было, но, [что] Вехиб-паша был оставлен там, потому что во время его содержания под стражей он осмелился выразиться непочтительно о вышеупомянутом священном Комитете. В нашей стране все преступления можно простить, но такая дерзость непростительна… Наши суждения и решения не идут дальше нашего носа; вполне вероятно, что завтра они не зайдут даже настолько далеко. Перед лицом такого злоключения нам бы не помешало дать себе встряску, отбросить наш знаменитый менталитет «оджак» и повести себя как мужчинам там, где встает вопрос о справедливости»[5127].
5125
«A la cour martiale, un réquisitoire éloquent», in La Renaissance, № 352, 22 janvier 1920; Le Bosphore, 22 janvier 1920.
5127
«Choses de Turquie, Autour d’un procès»: La Renaissance, № 354, samedi 24 janvier 1920, repris de «Peyam Eyam».