— Но, Генри, почему ты обязательно должен стать таким?
— Моя мать живет в каком-то феодальном выдуманном мире. Все это фальшиво, лживо, и я собираюсь разнести это в пух и прах.
— Думаю, нужно быть полегче с разрушением жизни людей. Лучше сосредоточиться на собственной. Есть сотни вещей, которые ты можешь осуществить в имении. Почему не пойти на компромисс? В обладании собственностью есть даже своего рода праведность, работай над ней, улучшай, развивай…
— Странно слышать, как ты предлагаешь сотворить кумира из материальных благ! Нет, я ненавижу сам этот чертов уклад, ненавижу и не собираюсь становиться частью его. Не сказал ли Иисус: «Продай имение твое, и раздай нищим»?[40]
— Да, но послушай, учти свои побуждения.
— Он не сказал, что делать это надо из высших побуждений.
— Не сказал, но Он подразумевал, что побуждения важны.
— Когда это?
— Когда женщина «разбила сосуд мира драгоценного»[41].
— Он просто отвечал скупым. И он не говорил ей, как ты говоришь: подожди, подумай, эта вещь ценная…
— Значит, признаешь, что твои побуждения нечисты?
— Не могу я разбираться в них. Конечно, они сложны.
— Тобой движет желание отомстить.
— Кому?
— Матери. Отцу. Сэнди.
— Определенное удовлетворение я буду испытывать, — сказал Генри, — не отрицаю.
Он поджал ноги и смотрел на Катона, как кот, возбужденный, загипнотизированный собой.
— Не делай этого. Это преступление. То, ради чего ты это делаешь, — преступление.
— Наверное. Но моя вина не скажется на деньгах. Деньги чисты.
— У тебя есть долг по отношению к матери.
— Разве у тебя нет долга перед своим отцом?
— Ты доставишь ей страдания.
— Ты недооцениваешь ее. Она оправится и станет бичом Диммерстоуна.
— И так или иначе погубишь себя.
— Я спасаю себя. Мать и имение вместе выжмут из меня все соки.
— Ты хочешь уничтожить прошлое. Необходимо повременить.
— Я не в силах ждать, Катон, и не стану. Я освобожусь от этого бремени. Господи, Катон, ты ведь оставил мир, почему я не могу?
— Ты отнюдь не призван к тому, к чему призван я.
— Это похоже на духовную гордыню.
— Ты исполнен ненависти. Я чувствую ее, она бьет, словно током.
— Катон, я не верю в Бога, а ты веришь. Возможно, в этом-то все и дело. Не думаю, что в моей душе есть что-то подобное, о чем ты говоришь. Ничто не свидетельствует об этом. Конечно, в ней полно старого иррационального вздора вроде того, что любители копаться в дерьме выуживают на сеансах психоанализа. Мне все равно. Главное — поступить разумно и решить, как практически осуществить задуманное. Можешь ты это понять?
— Понимаю, что ты имеешь в виду, — нехотя проговорил Катон, — но…
Половицы на лестничной площадке тихо заскрипели, и Катон, внезапно зардевшись, вскочил:
— О, черт!
Генри встал.
Катон открыл дверь и в комнату бочком вошел улыбающийся Красавчик Джо.
— Привет! — сказал Генри, — Вот и ты!
— Привет! Вот и я.
— Ну, мне пора, — заторопился Генри, — Мою машину, наверное, уже арестовали, оставил ее на желтой линии, — Он и Катон чувствовали неловкость, — Не дашь ли свой новый адрес? Постарайся понять мое положение, Катон.
— Аты постарайся понять меня. Ничего пока не предпринимай.
Катон написал адрес.
— Для меня загадка, почему ты беспокоишься за меня. А, ладно. До встречи, Катон! До свидания… забыл твое имя…
— Джо.
— До свидания, Джо!
Генри скрылся.
Катон буркнул в ответ что-то невнятное и сел на кровать. Джо развернул стул и сел на него верхом, упершись подбородком в спинку.
— Надо же, неужели этот богатей действительно хочет избавиться от своих деньжищ?
— Ты подслушивал?
— Да, подслушал малость. Не хотел, знаете, врываться. Так он правда хочет раздать их?
— Нет, — ответил Катон, — Он передумает. Люди, обладающие большими деньгами, очень редко раздают их. Какая-то незримая рука останавливает их.
Катон был так взбудоражен, что готов был завопить как безумный. Он был зол на себя, оттого что Генри вывел его из равновесия, от неспособности найти убедительные аргументы или хотя бы понять, что его так расстроило. Он был раздосадован появлением Генри. Хотелось мирно дожидаться прихода Красавчика Джо, думать о нем, а потом спокойно встретить. Если бы только удалось спокойно посидеть и поразмыслить без того, чтобы вторгся Генри и вывел его из себя, ему непременно пришла бы критически важная мысль насчет Джо, его бы озарило.
— О, черт! — не выдержал Катон.