Шевалье прошел мимо меня.
— За мной, — почти небрежно бросил он, и я, как автомат пошел следом.
Какая адская гипнотическая сила сделала меня столь беспомощным?
Футэйн пошел вперед наверх. Темнота еще не наступила, хотя солнце зашло. Я прошел за ним в комнату и по его жесту опустился на стул. Справа стоял маленький стол. Шевалье мягко коснулся моей руки, и меня словно током пронзило. Нож выпал из пальцев и со стуком упал на столик.
Джин стояла неподалеку с тусклыми, невыразительными глазами. Футэйн подошел к ней и обнял за талию. Мне показалось, что рот мой забит грязью, но мне все же удалось членораздельно прохрипеть:
— Будьте вы прокляты, Футэйн! Оставьте ее в покое!
Он отпустил Джин и подошел ко мне с потемневшим от гнева лицом.
— Вы дурак! Я мог бы убить вас прямо сейчас. Легко и просто я мог бы заставить вас пойти на самый оживленный перекресток Голливуда, чтобы вы там перерезали себе горло вашим же ножом. У меня есть власть над людьми. Очевидно, вы уже многое поняли, так что вы знаете, откуда у меня власть.
— Да, — пробормотал я. — Я знаю. Вы дьявол… Но Джин — моя…
Он оскалился, как зверь, и прорычал:
— Она не ваша. И она — не Джин. Она — Соня!
Я вспомнил, что пробормотал Футэйн, когда впервые увидел Джин. Он словно прочел вопрос в моих глазах.
— Когда-то, очень давно, я знал Соню. Они убили ее — вбили ей в сердце кол, давно, в Турине. Теперь, когда я отыскал девушку, которая может быть лишь перевоплощением Сони, они снова поступят так же… Но я не брошу ее. И никто не заставит меня сделать это.
— Вы сделали ее подобием себя, — с трудом шевеля полупарализованными губами выдавил я. — Я убью ее…
Футэйн повернулся, чтобы взглянуть на Соню.
— Еще нет, — тихо сказал он. — Да, она моя. На ней есть клеймо. Но она пока жива. Она не станет вампиром, пока не умрет, или пока не выпьет красного молока. Сегодня вечером она должна это сделать.
Я грязно выругал его. Он дотронулся до моих губ, и я больше не мог произнести ни слова. Тогда они оставили меня, Джин и ее хозяин. Я слышал, как хлопнула уличная дверь.
Ночь тянулась бесконечно долго. Бесчисленные попытки шевельнуться убедили меня, что спасения нет — я даже не мог ничего прошептать парализованными губами. Не раз я оказывался на грани безумия, думая о Джин и вспоминая зловещие слова Футэйна. В конечном итоге боль истощилась и исчезла, и я впал в своего рода кому. Понятия не имею, сколько она длилась. Наверное, прошло много часов, прежде чем я услышал шаги, направляющиеся к комнате.
В поле зрения появилась Джин. Я впился в нее взглядом в попытке найти признаки ужасных изменений, и ничего не увидел. Ее красота была прежней, не считая двух ужасных маленьких ранок на горле. Она подошла к кушетке и спокойно легла, закрыв глаза.
Мимо меня прошел шевалье и направился к Джин. Остановился и долго смотрел на нее. Я уже упоминал о неестественной молодости его лица. Так вот, теперь ее не было. Его лицо выглядело старым — очень старым, вне всякого воображения.
Наконец, он пожал плечами и повернулся ко мне. Его пальцы снова коснулись моих губ, и я почувствовал, что могу говорить. Жизнь хлынула в мои вены, неся с собой приступы боли. Я для проверки шевельнул рукой. Паралича как не бывало.
— Она все еще чиста, — сказал шевалье. — Я не смог сделать это.
Меня наполнило изумление, глаза недоверчиво распахнулись. Футэйн криво улыбнулся.
— Все верно. Я мог бы насильно сделать ее немертвой, но в последний момент запретил себе это. — Он взглянул на окно. — Близится рассвет.
Я взглянул на нож, лежащий возле меня на столике. Шевалье протянул руку и отодвинул его.
— Погодите, — сказал он. — Я должен кое-что рассказать вам, Март Прескотт. Вы сказали, что знаете, кто и что я.
Я кивнул.
— Но вы не можете знать всего, — продолжал он. — Что-то вы поняли, что-то предположили, но вы никогда не узнаете меня. Вы человек, а я — немертвый. Много веков прошло с тех пор, как я стал жертвой другого вампира — именно так это распространяется. Бессмертный и не живой, вечно приносящий горе и страх, и терпящий танталовы муки, я провел так много столетий. Я знал Ричарда, Генриха и Елизавету Английскую, и везде я нес с собой только ужас и смерть, поскольку я чужд всему живому. Я — немертвый.