«Хобсон наверняка ввяжется в спор с мальчиком», — с некоторой обречённостью подумал Кенникотт. — «Разве он не видит…»
— Ты через чур молод! И ты не понимаешь, во имя чего погиб и он сам, и его товарищи! — Хобсон вещал, и выражение его пухлого лица выглядело вполне искренним.
— Имеет ли это значение? — Очень тихо спросил юноша. — Они потеряли жизнь…
— Они отдали свои жизни за высокие идеалы! — Продолжал гнуть своё лоббист. — Если бы могли…
— Ради бога, перестаньте! — Кенникотт потянул своего спутника за рукав. — Оставьте его. Разве вы не видите…
— Хорошо! — Неожиданно согласился молодой человек. — Может, вы и правы… Но позвольте рассказать вам маленькую историю…
Он подошёл ближе, и его глаза совсем потемнели от внутренней муки:
— Историю о моём товарище, который отправился во Францию в 17 году. О простом парне, которого наверняка пугали рвущиеся рядом снаряды и огоньки пулемётных очередей во тьме… Но он был как все, как и остальные ребята — не решался показать, какой сильный страх испытывал… Пулю снайпера поймал в 18-м…
Сенатору стало жутко неудобно, и это было заметно. Но к собственной досаде он увидел, что Хобсон намеревается возразить юноше.
— Подождите, дайте мне закончить… Снайпер подстрелил его, как я уже говорил, и это было обычным делом. Мой товарищ больше не слышал, как свистят пули поверх траншей или стоны умирающих сослуживцев; все эти ужасы исчезли, и он наконец расслабился, забылся… Тьма оказалась такой милосердной… Но вот однажды он очнулся…
— Как? — Лоббист искренне недоумевал.
— Говорю же, он очнулся. Прославляющие речи, доносящиеся откуда-то сверху, разбудили его. Речи и каменное надгробие, давящее на голову и грудь. Горькая слава и пустословное великолепие! — Теперь уже юноша говорил с яростным напором. — Вы видите сами — он проснулся сейчас, и он хотел… боже, как он хотел ни о чём не вспоминать!
В печальных измученных глазах появились слёзы, и молодой человек смахнул их рукавом. Затем, горестно вздохнув, он внезапно повернулся и стал удаляться быстрым шагом.
Сердце сенатора разрывалось от жалости, глядя как стройная мальчишеская фигура в хаки постепенно растворяется во мраке ночи.
— Постойте! — Окликнул он юношу.
— Пусть себе идёт… — Буркнул Хобсон с сердитыми нотками в голосе. — Вы же слышали…
Но перед взором Кенникотта всё ещё стояло это маскоподобное лицо несчастного, эти гневные глаза с затаённой мукой, эта истощённая фигура…
— Нет, я должен догнать, — бросил он невнятно в сторону лоббиста и сделал несколько шагов вперёд. В сумраке мелькнуло белое размытое пятно, очевидно — лицо юноши, когда тот мимолётно обернулся, а затем стройный силуэт стал удаляться всё быстрее. Игнорируя увещевания Хобсона, сенатор поспешил вслед за молодым человеком.
Кенникотт, не смотря на солидный возраст и сидячий образ жизни, сохранил крепость и эластичность своих мышц. Он был доволен собственной физической формой, поэтому, когда увидел, что юноша поспешно свернул на одну из боковых аллей, перешёл на бег. Через сотню футов или что-то около того дорожка стала почти неразличимой во тьме, а потом закончилась у края широкого расчищенного пространства. Сенатор оглядел всё вокруг ищущим взором, затем вздрогнул от удивления. Его челюсть медленно отпала…
Через пару мгновений его настиг задыхающийся Хобсон. Какое-то время он отдувался, глядя на потрясённое лицо Кенникотта, затем быстро спросил:
— В чём дело?
Сенатор не отвечал, и лоббист повторил свой вопрос. Только тогда Кенникотт повернул своё испуганное лицо к нему.
— Сделал, он это сделал… Вы видите? — неуверенно прошептал государственный муж.
— Что сделал? — Хобсон осмотрелся. — Мальчик? Он ушёл.
— Да, он ушёл. Хобсон, я… я вижу… — Сенатор потёр руками глаза. — Хобсон, может ли человек исчезнуть?
— Что? — Лоббист вытаращил глаза и открыл рот. — Человек э-э-э… э-э-э…
— Но я это сам видел! — С поразительной искренностью воскликнул Кенникотт, словно пытаясь убедить собеседника во что бы то ни стало. — Этот мальчик, он сделал… — Палец указал на большой белый постамент в центре широкой площадки. — Это было прямо там… Я… я… — Он так и не смог закончить.
— О чём это вы говорите? — Голос Хобсона стал подчёркнуто твёрдым и безапелляционным. — Всё великолепно. Идёмте! Мальчик ушёл. Мы не можем здесь оставаться.
— Идите! — Столь же твёрдо сказал сенатор. — Я останусь здесь ещё ненадолго.
Лоббист заколебался. Затем, подумав, он вынул из кармана бумаги и протянул их Кенникотту: