В кои-то веки, Фуэнсалида онемел, да и не он один. Первым нашелся Ричард Фокс, который важно прокомментировал остолбеневшему послу, что король — это вам не принц, король имеет право на собственное мнение и волю, и эту волю посол только что услышал. Чуть позже Фокс, уже в приватной беседе с продолжавшем находиться в ступоре послом, настоятельно посоветовал ему набрать максимальную скорость в осуществлении брака здесь и сейчас, и не ожидать, пока кто-нибудь решится поговорить с молодым королем о том, почему его батюшка так упирался в этом вопросе. Вообще, поскольку старый король имел привычку беседовать со своим сыном наедине, без посторонних ушей, никто не мог пожать плечами, когда Генри VIII дал понять, что женясь на Катарине он исполняет волю своего родителя, а вовсе не поддался атмосфере своего окружения, для которого отношения с женщинами были любимой темой для обсуждений.
Тем не менее, брак монарха всегда обсуждается инстанциями, волю монарха исполняющими, но согласно своим правилам. Сначала нетерпеливому Гарри пришлось ждать, пока испанский посол известит короля Фердинанда о тотальной смене английского курса. Фердинанд, надо сказать, тоже не видел на тот момент никаких препятствий выступить вместе с англичанами против французов и немедленно заплатить эту клятую порцию приданого, из-за которой они судились и рядились с Генри VII добрых шесть лет. И заплатил, к слову сказать. Написал Фердинанд и дочери, почти прямо велев ей обуздать свой характер и быть милой с Фуэнсалидой и Гримальди — от их действий зависит её будущее.
Переговоры с испанцами вел канцлер Фокс, который ухитрился выжать договор с Фердинандом, написанный нормальным человеческим языком и не оставлявший возможностей для двусмысленного увиливания, уже к середине мая. Известно, что он прямо и настоятельно посоветовал Фуэнсалиде засунуть свою спесь в шляпу, и просто затыкать наиболее несговорчивых бюрократов деньгами. Так что уже 11 июня архиепископ Кентерберийский благословил брак Генри VIII и Катарины Арагонской в приватной церемонии, проведенной в скромных апартаментах Катарины Арагонской в Гринвиче. Король получил вожделенную жену и статус взрослого мужчины, а Катарина — самого богатого среди европейских монархов в качестве мужа, и будущее, которое тогда казалось ей прекрасным и безоблачным.
Коронация супружеской пары прошла 24 июня[150]. А 29 июня леди Маргарет Бьюфорт, без которой правления дома Тюдоров никогда бы не случилось, позволила себе умереть. Говорят, что она переела на коронационном банкете, что было не так сложно для сухонькой, субтильной женщины, привыкшей к вечным постам. Но скорее всего струна её бытия была так туго натянута все эти последние годы после смерти Артура, что не выдержала кульминации — вида любимого внука на королевском престоле. На самом же деле, под маской взрослого коронованного и женатого мужчины прятался всё тот же импульсивный мальчик, который мог скинуть на празднике тяжелый кафтан и пуститься в пляс, и которому бабушка и Артур Плантагенет (из лучших побуждений) задурили голову рыцарскими идеалами века, уже канувшего в Лету. О том, каким окажется разочарование короля в этих идеалах, и насколько это изменит его характер, леди Маргарет не было суждено узнать — к счастью.
Забавно в некотором роде, что Томас Мор, автор «черной легенды» о Ричарде III, оказался и автором «черной легенды» о Генри VII, обозвав предыдущий режим в торжественной поэме по случаю коронации Генри VIII, временем рабства и временем печали. «Один король боялся своих подданных», — писал Мор, — «а другой любит их». Превознося «восстановление естественного порядка вещей» и «прав дворянства», а также благоволение нового короля к ученым мужам, Мор (да и другие борзописцы) тем самым утверждал, что всё это игнорировалось в предыдущем правлении, что было, естественно, самой настоящей ложью, кроме сознательных усилий Генри VII обуздать это самое дворянство, и не допустить новой гражданской войны. Впрочем, в те времена поэты и авторы панегириков зачастую восхваляли какие-то действия определенного короля задолго до того, как он реально что-то предпринимал в эту сторону — если предпринимал.