Когда Нуньо Тристан понял, что ему не удастся добыть новых сведений об этой земле, он без сомнения мог идти дальше, но из зависти он желал совершить нечто достойное на глазах своих товарищей.
— Ты знаешь, — сказал он Антану Гонсалвесу, — что инфант пятнадцать лет тщетно стремился добыть сведения об этой земле и о ее народе, узнать, каким законом или чьим начальством он управляется. Возьмем же двадцать человек, по десяти от каждой команды, и пойдем в глубь страны на поиски тех, кого вы видели.
— Так не годится, — отвечал другой, — ибо те, кого мы обнаружили, могли предупредить других и мы, пытаясь захватить их, можем сами стать добычей. Незачем нам подвергать себя такой угрозе, раз мы и так уже немало преуспели.
Нуньо Тристан признал такое мнение основательным, но тут случились два дворянина, коих желание совершить подвиг превосходило все прочие. Один из них был Гонсало де Синтра, о доблести которого нам еще придется говорить в свое время; он предложил с наступлением ночи отправиться на поиски туземцев, что и было принято. Им сопутствовала удача: они сразу же нашли место, где эти люди отдыхали, разбившись на два отряда; расстояние между ними было весьма незначительно, и португальцы, разделившись на три отряда, принялись кричать во все горло: «Португалия», «Святой Иаков за Португалию», и этот вой привел неприятелей в такое смятение, что они бросились в беспорядочное бегство и были тотчас схвачены. Некоторые пытались было обороняться при помощи дротиков — особенно двое, дравшиеся с Нуньо Тристаном, — пока не нашли свою смерть. Еще трое были убиты, а десять захвачены — мужчины, женщины и дети. Но, без сомнения, убитых или пленных было бы куда больше, если бы нападавшие все вдруг ворвались в лагерь. Между теми, кто был захвачен в плен, находился один из их вождей, по имени Адаху, ужимками указывавший на свод особое положение среди остальных.
Потом, когда все было кончено, все приступили к Антану Гонсалвесу и просили его стать рыцарем, а он говорил, что за столь малую услугу нельзя удостоиться такой великой чести, и что этого не дозволяет его возраст, и что он должен прежде совершить нечто более значительное и многое другое в том же роде. Но в конце концов по неотступному всеобщему требованию Нуньо Тристан посвятил Антана Гонсалвеса, и с того времени это место стало называться порт Кавалера.
Когда отряд вернулся на корабли, араб Нуньо Тристана снова взялся за дело — с тем же успехом, «ибо язык пленников не был языком мавров, но азанегийским говором Сахары», наречием большой пустынной области Западной Африки — между узкой северной полосой плодородной земли около Феса и Марокко и началом богатого тропического района у Сенегала, где были обнаружены первые действительно черные люди. Португальцы отчаялись найти пленника, который смог бы «поведать господину инфанту о том, что он желал знать», но зато вождь, «объясняя руками, что он благороднее остальных пленных, дал понять, что он видел больше их, и, бывая в других землях, выучился языку мавров, и, таким образом, понимает нашего араба, и может отвечать на всякие вопросы».
И чтобы испытать людей этой страны и получить о них более ясное представление, они высадили араба на берег вместе с одной из плененных ими мавританок, велев им по возможности вступить с туземцами в переговоры о выкупе за тех, кто схвачен, и об обмене товарами.
И вот к концу второго дня к побережью вышли полторы сотни пеших мавров и тридцать пять верхом на верблюдах и лошадях; хотя считалось, что они принадлежат грубому, варварскому племени, им нельзя было отказать в известной сообразительности, благодаря которой они пытались перехитрить своих врагов: вначале на берегу появилось трое, а прочие устроили засаду, дожидаясь высадки португальцев, чтобы выскочить и захватить их врасплох, что они и исполнили бы с легкостью, превосходя противника числом, если бы европейцы уступали им в хитрости. Но коль скоро мавры увидели, что шлюпки не идут к берегу, а поворачивают назад, к кораблям, они обнаружили себя и высыпали всей гурьбой на берег, швыряя камни, делая воинственные жесты и показывая на араба, оставшегося их пленником.