Ричард был крайне непопулярен во всех кругах Англии, разве что за исключением отдельных районов страны. Особое негодование вызывали его попытки освободить монархию от диктата палаты лордов и общин, его властное обращение с высшей знатью и лондонским Сити, его беспомощное правление и личная экстравагантность, но более всего — его своевольное обложение налогами, что в конце концов привело к крестьянскому восстанию. Его профранцузская политика, хотя она могла привести к облегчению налогообложения, была ненавистна. Его убитый дядя, герцог Глостерский, возглавлял антифранцузское лобби, которое, несмотря на то, что принимало участие в крестовом походе, немало порадовалось, услышав, что в 1396 году при Никополе турки устроили «этим редким хвастунам французам» кровавую бойню. Англичане с гордостью вспоминали завоевания Эдуарда III и Черного Принца, [30] победы при Креси и Пуатье, когда был пленен и доставлен в Лондон король Франции. Они также с острой ностальгией вспоминали о награбленном добре и выкупах, которые потекли обратно через пролив; теперь больше не существовало перспективы, открытой ранее для всех слоев общества, — разбогатеть на французской добыче. Более того, теперь достаточно было прочитать Чосера (чьи стихи особенно были популярны при дворе и кто родился всего на полвека раньше Генриха), чтобы понять, что французский язык перестал быть языком правящих классов и даже ученых, хотя в официальных кругах в некоторых формальных случаях его все же использовали. Когда королем был Генрих, вся его переписка велась по-английски. Слишком широко распространилась ненависть и отвращение ко всему французскому. В одном из произведений поэта этого времени Юсташа Дешама английский солдат кричит: «Французский пес, ты ничего не делаешь, лишь только весь день напролет пьешь вино!»[12]
Существовал также и элемент страха. Французские пираты постоянно преследовали английские суда и совершали налеты на южное побережье острова. По сообщению Фруассара, англичане открыто заявляли о том, что их может погубить их собственный король: «у него такое французское сердце, что он не может скрывать это, но придет день, и ему придется сполна заплатить за все».[13]
Неудавшийся план Ричарда сделать из Гонта независимого герцога Гиенского основывался до некоторой степени на надежде, что тот покинет Англию и обоснуется в Бордо. Он был опасно близок к престолонаследию. Детей у короля не было, и в 1398 году его жене, Изабель Французской, было всего девять лет, в то [31] время, как предполагаемому наследнику трона, Эдмунду Мортимеру, графу Марчу, потомку сына Эдуарда III по материнской линии, было семь. В то время ходил слух о том, что Гонт изготовил фальшивую хронику, из которой явствовало, что у его сына были все права на трон. Жена Гонта, Бланка Ланкастер, была старшей из потомков Эдмунда Горбатого, графа Ланкастера, который, как считалось, был вторым сыном Генриха III и младшим братом Эдуарда I. На самом же деле, по слухам, Эдмунд был старшим сыном Генриха III, который был представлен младшим только из-за своего уродства. Следовательно, все правившие Англией короли с тех пор были незаконными, а настоящим, законным престолонаследником был Генрих Болингброк. Хардинг указывает также на то, что копии поддельной хроники Гонт поместил во многие влиятельные монастырские библиотеки. Мы не знаем, был ли Гонт действительным автором этой версии, тем не менее в 1399 году такая легенда, несмотря на ее абсурдность, действительно была в ходу.[14]
«Старый Джон Гонт, освященный веками Ланкастер», великолепный, королевских кровей, дед Генриха умер в феврале 1399 года в возрасте 59 лет, что по стандартам того времени считалось преклонным возрастом. В Англии никогда еще не было такого богатого и могущественного принца крови. У него наряду с многочисленными поместьями имелось тридцать замков, располагавшихся, в основном, на севере, в центральных графствах и Уэльсе. В военное время он мог сразу выставить для королевского войска 1000 вооруженных рыцарей и 3000 стрелков. Его герцогство Ланкастерское было практически независимым государством, в пределах которого предписания короля не значили [32] ровным счетом ничего. В Лондоне его дворец Савой был столь же великолепен, как и любой дворец его царственных племянников. В марте Ричард, несмотря на свои заверения о том, что Болингброку будет разрешено унаследовать имения отца, объявил, что земли и вся собственность покойного герцога Ланкастерского переходят в собственность короны и что изгнание Болингброка вечно.