— Я министр разваливающейся армии и умирающего флота…
Это признание было его приговором самому себе.
Во времена Родионова я пытался реформировать пресс-службу Минобороны так, чтобы пресса стала активным помощником военного ведомства в строительстве новой армии. Было много проектов нашей информационной политики, было много споров. А все между тем сводилось к простой и одновременно трудной задаче — служить прессе.
Было у нас немало теоретиков информационной работы, которые носились по высоким кабинетам с десятками концепций, схем организационно-штатной структуры пресс-службы, талдычили заумные слова об информационной политике МО, но все это мгновенно отступало на второй план, когда в комнате дежурного раздавались звонки и журналисты спрашивали:
— Сколько боеголовок должно остаться у России после СНВ-1?
— Правда ли, что генерал Рохлин отказался от звания Героя России?
— Какая сегодня зарплата у министра?
— Сколько сегодня дезертиров в армии?
— Был ли пожар на Центральном командном пункте РВСН?
Я считал, что на любые вопросы мы обязаны оперативно давать людям исчерпывающие и честные ответы, соблюдая лишь требования о неразглашении военных секретов.
Но такая точка зрения не находила поддержки у некоторых (наиболее ленивых) сотрудников пресс-службы МО:
— Мы не справочное бюро! Мы обязаны только порекомендовать журналисту, к кому ему лучше обратиться за консультацией по интересующему его вопросу.
Когда-то мы применяли и такой диспетчерский метод. А в результате получалось, что министр обороны называл журналистам одну численность личного состава армии, начальник Генштаба — другую. Или в Генштабе называли одну численность оставшихся ядерных боеголовок, а в Главном штабе РВСН — другую. Было много и других серьезных разнобоев в информации, которую журналисты получали в МО, Генштабе, центральных и главных управлениях.
Вот почему во избежание таких казусов нужно было добиться централизации информационной работы МО, собрать и упорядочить огромный информационно-справочный материал, охватывающий все сферы жизни армии и деятельности ее руководства. Сама жизнь подсказывала, что пресс-службе необходим огромный банк официальных данных, которые в любой момент и в считанные минуты дежурная служба могла бы предоставлять журналистам. Но что было в жизни?
Звонит военный обозреватель газеты и спрашивает у дежурного по пресс-службе:
— Какое количество наших военнослужащих-миротворцев задействовано сегодня в «горячих точках» на территории бывшего СССР?
Дежурный офицер рекомендует прислать факсом вопрос и обнадеживает репортера, что «через недельку, возможно, получите ответ».
А человеку до сдачи материала час остался. Да и ему-то всего лишь одна цифра нужна! Он, естественно, возмущается. Сотрудник пресс-службы говорит ему:
— Что поделаешь, такие у нас требования.
Звонок из какого-то детского журнала:
— Скажите, пожалуйста, как зовут кота министра обороны?
Дежурный офицер сухо отвечает:
— Вы что, издеваетесь?
И, чертыхнувшись, бросает трубку. А я знаю, что теперь корреспондент наверняка «оттянет» нашу пресс-службу в своем материале. Наверное, на его месте я бы поступил так же. А ведь стоило снять трубку внутренней связи, позвонить в приемную министра и узнать, что кота министра зовут Федором.
И я опять твержу на совещании в общем-то банальные вещи: что пресс-служба должна СЛУЖИТЬ ПРЕССЕ. И чем лучше будем делать это, тем шире сумеем реализовать именно ту информационную политику, которая отвечает интересам Минобороны и Генерального штаба.
Вряд ли кто из моих подчиненных не знает, что от качества нашей работы очень во многом зависят даже оттенки в оценках, которые будут даны в статьях на военную тему.
Да, бывают такие вопросы, на которые нельзя ответить мгновенно или даже через час. Но отвечать обязательно надо. Через час, через два, через день…
Самый обидный журналистский упрек для меня, когда я в очередной раз слышу:
— Что толку от вашей пресс-службы? Когда ни позвонишь, ответ один и тот же: «Сведениями не располагаем»… Если вы никакими сведениями не располагаете, то на хрена вы тогда нужны?!