Аристархов догадался, что восточный мужчина высшей и последней пробы предоставляет ему шанс предложить себе помощь, пока не искурится сигарета. После чего в полном соответствии с восточным кодексом чести встанет и уйдёт. Аристархову стало стыдно. Сколько пито-ето за счёт Тер-Агабабова, сколько с ним говорено на житейские, философские и геополитические темы.
— Что я могу сделать для тебя, Тер? — поднялся Аристархов.
— Они хотят мне помешать, — внимательно посмотрел на него Тер-Агабабов, и Аристархов подумал, что существует и третья вероятность: Тер-Агабабов и впрямь сошёл ума. Впрочем сошёл, не сошёл — какая разница? — Но они ошибаются. Я доведу дело до конца. Мне придётся действовать быстрее, только и всего. Они думают, что отняли у меня время. Но они забыли, что я старый партиец-пропагандист. Как там, догоним и перегоним Америку, пятилетку в три года, двадцать пятому съезду двадцать пять ударных недель! — победительно и весело рассмеялся Тер-Агабабов, вернувшись в привычное состояние вождя, бога или сумасшедшего. Пребывание в мире простых смертных получилось у него кратким, как визит высокопоставленного партийца-пропагандиста на завод. — Какой был водитель! — воскликнул Тер-Агабабов. — Я любил его сына… — Несколько секуед сидел молча, прикрыв глаза, то ли собираясь с силами, ли занимаясь медитацией, то ли мысленно прощаясь с предателем Арсланом. — Ровно через час, — Тер-Агабабов открыл глаза, взглянул на слабо мерцающий периметру бриллиантами «Роллекс» на запястье, — должен быть в Совмине на Старой площади. Успеем? — вытащил из кармана ключи от «вольво», протянул Аристархову.
— Только если поедем по осевой с сиреной, — усмехнулся Аристархов.
— Значит, поедем по осевой с сиреной, — сказал Тер-Агабабов. — Спасибо тебе, — добавил, когда вышли в коридор. — Я твой должник. Бог даст, всё сладится, мы с тобой ещё полетаем, капитан!
11
Аристархов вёл машину по осевой, изредка врубая сирену. При звуках сирены оперативный шоссейный простор немедленно расчищался. Испуганная россыпь водителей, впрочем, не удивляла Аристархова. Его удивляло невмешательство ГАИ. «Вольво» неслась по Каширскому шоссе, как будто в нём сидел премьер-министр, а то и сам президент.
Ближе к Москве Тер-Агабабов закончил телефонные переговоры. Видимо, они были успешными. Наверняка Аристархов судить не мог, потому что состояли переговоры в основном из односложных, выражающих простые чувства, предложений да цифровых рядов. Тер-Агабабов довольно откинулся на сиденье. Его потянуло на менее конкретные темы.
— Русский народ — очень хороший народ, — проникновенно заметил Тер-Агабабов, — простой, доверчивый, как ребёнок. Может высоко взлететь, но может и низко пасть.
Аристархов промолчал. Слова Тер-Агабабова можно было отнести к любому народу.
— Когда русский народ низко падает, — продолжил Тер-Агабабов, — другие народы, в особенности те, что живут внутри России и вокруг, поначалу радуются, потому что им достаётся много разного добра. Дом алкоголика не запирается, — пояснил он. — Но потом вдруг оказывается, что им один путь — вместе с Россией в пропасть. Более того, — с недоумением посмотрел на Аристархова, — мы летим в эту пропасть первыми! Разве это хорошо, справедливо?
— А тащить из незапертого дома алкоголика? — поинтересовался Аристархов.
— Это природа, — пожал плечами Тер-Агабабов. — Красть — всё равно что стремиться к продолжению рода. А вот низко упасть, вместо того чтобы высоко взлететь, — это, извини меня, какой-то идиотский каприз!
— Или истерика, кратковременное помешательство. — Слова Тер-Агабабова не вызвали у Аристархова внутреннего протеста. Так завзятый двоечник не без удовольствия слушает учительницу, что, мол, захоти он — и будет учиться на одни пятёрки.
— Главная беда русского народа, — продолжил Тер-Агабабов, — в том, что он, оказывается, не может быть предоставлен самому себе. Ай-яй-яй, такой большой народ и такой глупый! Русскому народу надо помочь, иначе нам всем каюк! — твёрдо констатировал Тер-Агабабов, как если бы вопрос помощи глупому русскому народу был уже согласован и решён в неких надмирных инстанциях.
В центре Москвы Аристархов врубать сирену поопасался. К указанному подъезду на Старой площади они подъехали за семь минут до истечения отпущенного часа.
— Ты ездишь лучше Арслана, — с некоторой даже обидой признал Тер-Агабабов, уставился в тонированное стекло. Человек в плаще и с кейсом, идущий вдоль чёрного машинного ряда, похоже, ему не приглянулся. — Посиди минут пять, — предложил Тер-Агабабов, — потом пойдём? Только быстро.
— Каким же образом ты собираешься помочь русскому народу? — Аристархов с интересом наблюдал, как Тер-Агабабов извлёк из внутреннего кармана немалого калибра пистолет и теперь вертел его в руках, как бы не зная, куда пристроить.
— Что я? Кто я? — печально вздохнул Тер-Агабабов. Русскому народу нужна идея, чтобы он перестал валять дурака, занялся делом! Когда такой большой народ не занимается делом, что прикажешь делать остальным народам, которые возле него кормились, не тужили? По миру с сумой?
— Какая идея? — Потаскавшемуся по политическим собраниям и митингам капитану было любопытно, какую именно идею выбрал для большого русского народа маленький Тер-Агабабов.
— Ай! — Тер-Агабабов не придумал ничего лучше, чем протянуть пистолет Аристархову. — Возьми пока. Кака разница, какая идея? Идея что? Идея тьфу! Есть идея, нет идеи… Человек — вот что такое для вас идея! Вам нужен человек, который схватит вас за шиворот: «Хватит валять дурака!» А идея, — махнул рукой, — нет проблем, идея найдётся.
— Армянин должен схватить за шиворот? — предположил Аристархов. — Или азербайджанец?
— Какая, слушай, разница, — усмехнулся Тер-Агабабов, — хоть негр. Стерпится — слюбится. Хотя, конечно, определённый риск есть. Поставить нового человека всё равно что стронуть снежную лавину. Стронуть-то стронем, а вот кого накроет?
Аристархов внимательно посмотрел на Тер-Агабабова. В тёмных, с рыжими ободками глазах Тер-Агабабова не прочитывалось решительно ничего. Насколько проще было иметь дело с русскими генералами и немецкими полковниками — они были европейцами. Аристархов вспомнил Афганистан. Там никогда нельзя было наверняка знать не только предаст или не предаст восточный друг, но и вообще — чего он, собственно, хочет, кроме, естественно, денег? «В конце концов, — решил капитан, — я доставил его в Москву меньше чем за час. Чего ещё?» Если в случаях с русским генералом и немецким полковником черта, которую невозможно было преступить, виделась чёткой, реальной, как осевая линия на автостраде, тут вроде бы не было никакой черты и в то же время она была — нереальная, истаивающая, как воздушный след неопознанного летающего объекта.
Капитан Аристархов почувствовал, что стоит на самой этой черте, если ещё (уже?) не преступил.
— Все эти разговорчики о судьбе России, в сущности, смешны, — словно прочитал мысли капитана Тер-Агабабов. — Разве в наших с тобой силах что-нибудь изменить? Почему никто не спорит о судьбе Дании или Марокко? Пять минут прошло, вперёд! — чёртом бросился к правительственному подъезду.
Аристархов, чуть задержавшийся, чтобы запереть машину, догнал его на вахте.
— Со мной, — буркнул дежурному Тер-Агабабов, и тот безропотно пропустил в ковровый холл.
В лифте Тер-Агабабов вдруг стремительно приколол к лацкану кожаной куртки Аристархова электронного — на иголке — жучка.
— Если пискнет… — властно, гипнотизирующе уставился ему в глаза. Аристархов почему-то подумал: вот так он обламывал нужных ему людей в зоне.
— Уже пищит, папаша! — едва сдержался капитан, чтобы не рассмеяться. Он запросто мог придушить Тер-Агабабова прямо здесь в лифте, как большую крысу. Без малейшего писка.