И я действительно очень благодарна Вам и Ольге Андреевне. Как жаль, что мы с ней не знакомы и что мне даже не пришлось увидеть ее. Но я прекрасно представляю себе очаровательную светловолосую Олечку Новохацкую в институтском платье.
Не знаю, что Вы думаете о «ряде волшебных изменений милого лица»?[83] Мне это кажется вздорным, как и
«Но Я боюсь, изменишь облик ты».[84]Нет во мне этой боязни и не верю я «изменениям». Для меня люди — «настоящие» люди, о других и говорить не стоит — не меняются и не меняют «облика», ни при каких обстоятельствах — никогда. Снаружи, конечно, посыпаются солью времени, изнашиваются, морщинятся, но это по существу значения не имеет. Для меня одним из подтверждений этого являетесь именно Вы.
Ведь «Конь Рыжий» пронес Вас через все Ваше «земное странствие» из Керенска [85] до Нью-Йорка абсолютно не изменившегося. Возможно, что Вы со мной не согласны. Вам изнутри виднее, чем мне со стороны — читательскими глазами.
Впрочем, еще и до «Коня Рыжего» Вы для меня были именно таким, каким оказались в действительности. И меня — не в пример Г. В. — ничуть не удивило Ваше «необычайно» дружеское отношение к нам. Обратно девочке из анекдота» которая увидела льва, но нашла что он «не похож». Лев разочаровал ее несходством. Но Вы оказались совершенно «похожим». И совпадение с моим представлением о Вас не удивило, но все же очень порадовало меня.
Я ведь Вас давно знаю. Я с увлечением читала и «Скифов», и «Генерала Бо», и «Тухачевского».[86] Еще до войны мне очень хотелось познакомиться с Вами. Но благодаря всяким «он, она, оно, они сказали» из моего желания ничего не вышло.
Впрочем, я никогда не жалею о прошлом и всегда смотрю не назад, а вперед. И сейчас уже думаю о встрече с Вами. Оттого, что мы действительно решили ехать в Америку.
Решили, несмотря на все трудности. Для Г. В. это просто необходимо. Для него это, выражая<сь> «высоким стилем», вопрос жизни и смерти (без преувеличения, увы!). Здесь он, несмотря на комбинированные усилия доктора и меня, «медленно, но верно» сходит на нет. Он физически поправился и совсем здоров, но потерял всякий интерес к жизни и заскучал. За последние месяцы только переписка с Вами его немного задела и встряхнула. Он сам захотел ехать в Америку, на что прежде не соглашался. И если нам это действительно удастся, то этим мы отчасти будем обязаны Вам. Но поездка даже с туристической визой все же дело сложное. О проекте ее напишу Вам следующий раз, а то боюсь, что пропущу «почту». Я, которая терпеть не могу писать письма, вдруг неожиданно расквакалась и раскудахталась: из желания «вступить с Вами в контакт».
Шлю Вам обоим самый сердечный привет. Ирина Одоевцева.
И пожалуйста, кланяйтесь от меня белкам, пробирающим к Гудзону. Сколько я читала описаний Нью-Йорка, а о них никогда не слышала, хотя для меня они важнее небоскребов.
Г. В. благодарит и просит сказать, что скоро пошлет отзыв о «Коне Рыжем»
«Жизнь» [87] двигается. Ворот его рубашек 38-39, размер ботинок 42.
Аванс пришлите, пожалуйста, таким же чеком, как Г. В., это самое удобное. На имя М-me F. Ivanoff, как у меня проставлено в carte d'identite.
Пишу, лежа в саду, чем и объясняется корявость почерка.
Теперь буду ждать от Вас очень большое письмо.
9. Ирина Одоевцева - Роману Гулю. 25 июля 1953. Монморанси.
25. 7. 53
Дорогой Роман Борисович,
Ну до чего приятно быть с Вами в «деловых отношениях». Даже не верится, что такое бывает. Ведь обыновенно, чуть только коснется денег, начинается извод и канитель.
Итак, спасибо. Спасибо и «за это и за то». Это - для понятливости - чек, то - посылка, которую Вы мне так мило обещаете. В сущности мне более или менее ничего не надо - конечно, менее, чем более - научилась обходиться и приспосабливаться. Но отказываться не буду. Я с детства сохранила страсть к праздникам и подаркам. К тому же ине никто не посылает американских подарков. Так что Вашей посылке буду, и уже начинаю, очень радоваться.
Г. В. написал о «Коне» [88] рецензию и вышлет ее на будущей неделе - «Жизнь» [89] подвигается
С сердечным приветом от нас обоих, Ирина Одоевцева. [90]
10. Ирина Одоевцева - Роману Гулю. 13 августа 1953. Монморанси.
13-го. августа. 1953
Дорогой Роман Борисович,
Действительно, до чего все «неладно получилось». В особенности для меня — ведь переписывать «Жизнь, которая снилась» Г. В. придется мне, а мне сейчас моей реальной собственной жизни за глаза и за уши. Я кончаю свой французский роман,[91] работаю целый день и избегаю не только писать, но даже и думать по-русски. Но делать нечего, завтра же начну «раскопки» черновиков Г. В. Задача эта нелегкая, чтобы «соединить в создании одном прекрасного разрозненные части»,[92] придется зря ухлопать много времени и сил. Сам автор только рычит и злится. Он ненавидит всякий род коллаборации, даже переписку его рукописей, все желает делать сам. Но сейчас он чувствует себя так мерзко, что ничем, кроме рычанья и перечеркиваний моей переписки, участвовать в работе не может. До чего досадно, что рукопись не дошла![93] Выслана она была авионом, но не застрахована, на Ваш домашний адрес. Г. В. не хотел верить мне, что она не дошла, а теперь всполошился. Оказывается, что я не переписала целой страницы рецензии (букв 1500), и он очень просит Вас прислать ему корректуру. Он вернет ее Вам немедленно, т. е. в тот же день. Он считал моей излишней предосторожностью посылку дубликата рецензии и отнесся к нему «без должного внимания». Очень, очень прошу Вас, пришлите корректуру, а то Г. В. рвет и мечет, хотя «свидетель Бог, не я тому виной».[94]