Георгий Сергеевич был крайне удивлен, когда увидел этого нелюдима потирающим руки около камина.
— Кого я вижу! Иван Иванович! — радостно воскликнул Камышин. — Вот уж не ожидал! Очень рад, очень рад! Попутным ветром занесло вас.
— Завернул на огонек, Георгий Сергеевич. С визитом… — сказал Орлов, пожимая руку инженера. — А супруги нет?
— Она осталась в конторе, а я вот сбежал… Не выдержал. Прошу к столу, Иван Иванович! С мороза так приятно…
Около окна был накрыт маленький столик. На нем стояли три бутылки с вином, графин с водкой и различная закуска. Георгий Сергеевич налил водки в граненые рюмочки и протянул одну из них гостю.
— Прошу! Но не ставить! — предупредил он.
— Зачем же ставить? С праздничком, Георгий Сергеевич! Я хотя и никудышный христианин, но праздники люблю…
Они чокнулись и выпили. Разглядывая закуску, Иван Иванович как бы мимоходом сказал:
— Георгий Сергеевич, там у крыльца мальчики ждут… — славельщики. Жалуются, что ваша прислуга не пускает их, а вы приглашали…
— Да, да, — спохватился Камышин. — Няня! Няня!.. Няня, почему вы не пустили детей? — крикнул он.
Нянька вошла в кабинет с дровами и, положив их перед камином, проворчала:
— Да какие же это дети, барин! Шантрапа. Наследят, нагрязнят…
— Я их пригласил, надо пустить! Ноги они вытрут… И вообще ничего страшного нет. Сейчас же пустите! — приказал Камышин.
— Барыня станут сердиться…
— Няня, делайте, что я вам сказал.
Нянька покосилась на гостя и, неодобрительно покачав головой, вышла в переднюю.
Иван Иванович понял, что Камышин в доме не глава и если нянька послушалась его, то только потому, что не хотела “конфузить” своего барина перед гостем.
— Почему же вы сбежали из конторы, Георгий Сергеевич?
Камышин провел рукой по волосам, жест, который он часто делал, и, глядя в потолок, решительно ответил:
— Признаюсь вам, Иван Иванович… Это веселье мне не по душе… Сейчас, когда еще в России льется кровь… Когда народ расплачивается за свои ошибки… Мне не до веселья. — Камышин как-то боком взглянул на гостя и, увидев невозмутимое выражение на его лице, продолжал: — А потом есть еще одна причина… Я не хочу встречаться с одним человеком… Удивительно неприятная личность!
— Кто же это такой? — подняв брови, спросил гость.
— Кутырин… Пристав. Руки у него обагрены кровью… И вообще карьерист! Жестокий, холодный. Не люблю его.
— Не любите и боитесь, — с усмешкой проговорил Орлов.
— Боюсь? Почему боюсь? — удивился Камышин.
— Слышал я о ваших подвигах, Георгий Сергеевич. Говорят, во время восстания вы не сидели сложа руки…
— Какая чепуха! — возмутился Камышин и сильно покраснел. — Не верьте сплетням. Сейчас всех подозревают.
— Я не верю, — усмехнулся Иван Иванович. — А насчет Кутырина вы напрасно… Человек он энергичный, умный, дело свое знает.
В это время открылась дверь и за ней показались славельщики. Мохнатые шапки, большие валенки, в заплатах и не по росту одежда. В руках одного бурак и самодельная звезда с мигающей свечкой внутри. Носы и щеки красные, глаза блестят любопытством.
— Куда вы звезду тащите! Оставьте ее в прихожей! — сердито приказала нянька.
— А славить-то как? — удивился Кузя.
— Без нее хорошо.
— А-а… славельщики! — обрадовался Камышин и, подойдя к двери, крикнул: — Рита, Сережа, идите сюда! Славельщики пришли!
— Куда вы лезете, прости господи!.. Встаньте в сторонку! — все так же сердито командовала нянька.
— Оставьте их, няня, — нахмурился инженер.
Прибежали Рита и Сережа. Георгий Сергеевич взял девочку на руки, а Сережа подошел к ребятам и дружески им улыбнулся. Ребята сняли шапки и, смущенно переглядываясь, молчали.
— Начинайте, пожалуйста… Не стесняйтесь! — ободрил их хозяин.
— Давай, Кузя! — вполголоса сказал Вася Зотов. — Не шмыгай ты носом-то!
— В тепле оттаял, — тихо пояснил Кузя, вытирая нос рукавом и, кашлянув для порядка, запел “Рождество твое, Христе, боже наш…”
От волнения он запел слишком высоко, и поэтому пели давясь и напрягаясь. Когда кончили первую молитву, Зотов дернул его за рукав и начал сам: “Дева днесь пресущественного рождает…”
Взял он правильный тон, и вторую молитву спели стройно и дружно. Шуточную песню петь не решились, а просто Карасев вышел на середину комнаты, наклонился и, протянув шапку, сказал:
— С праздником!
— Очень хорошо! Спасибо. Няня, принесите им конфет, пряников, орехов… И побольше, пожалуйста.
— Вы лучше деньгами дайте, — неожиданно попросил Зотов.
Камышин взглянул на гостя и пожал плечами.
— Детям в руки я денег не даю, Вася. Это мой педагогический принцип…
И, только сказав, он понял, как это глупо. Вот она жизнь, о которой хотел знать его сын, — мелькнуло в голове. — “Это же сироты. Жертвы безумия отцов, бросившихся с оружием на самодержавие. Чем они виноваты?”
— Хорошо, хорошо… — поправился Камышин. — Сейчас. — Спустив девочку на пол, порылся в карманах и не нашел мелочи. — Одну минутку подождите меня. Погрейтесь у камина, — сказал он и вышел.
Сережа видел, как смутился отец. Проводив его глазами, он сделал шаг к ребятам, намереваясь что-то сказать, но повернулся и ушел за отцом.
Иван Иванович стоял у стола и с обычной улыбкой молча наблюдал.
— Пойдем-ка, Ритуша, спать, — со вздохом сказала нянька. — Не дай бог, мамаша придет. Попадет нам всем.
— Няня, а зачем они пели?
— Христа славили… Наследили-то! Господи! Вот наказанье на мою голову. Кресло-то хоть не лапай! Руки-то у тебя…
Она не докончила. Безнадежно махнув рукой, взяла девочку и вышла следом за хозяином.
Ребята столпились у камина и шептались.
— Пряников-то не дадут, стало быть? — шепотом спросил Кузя, но его толкнул в бок Сеня и глазами показал на Орлова.
— А кто это такой?
— Новый инженер. На домне…
— Скуластый…
— Он хороший… Медведь говорил, — побольше бы таких…
— Зотов, поди-ка сюда! — громко позвал Иван Иванович.
Вася отделился от группы и неуверенно приблизился к незнакомому человеку.