— Как же вы допустили гибель многих известных людей, не говоря уже о тех, что пострадали на местах? — спрашиваю я.
— Посмотрел бы я на вас на нашем месте, как бы вы справились. Это сейчас мы умные. Были разные периоды, а мы сжимаем время в одну точку. Надо разобраться и с каждым периодом, и с каждым действующим лицом отдельно. Скажем, если из 80 человек 50 оказались неправы и их репрессировали, то это не сразу. 80 исключили из своих рядов 10, 70 еще 10 и пошло постепенно… Социализм требует огромного напряжения сил. Здесь и ошибки. Но, повторяю, мы могли бы иметь гораздо больше жертв во время войны и даже дойти до поражения, если бы задрожало руководство, если бы в нем, как трещины, появились разногласия. Я не уверен, что такой человек, как, скажем, Тухачевский, которого мы очень хорошо знали, не зашатался бы. Не думайте, что Сталин поверил какой-то фальшивке, якобы переданной через Бенеша. Тухачевский был расстрелян, потому что был военной силой правых — Рыкова и Бухарина. А государственные перевороты без военных не обходятся. Я не понимаю, почему реабилитировали Тухачевского. Да не только я. Ворошилов, например, сказал после его реабилитации: «Я этому барину не верил и не верю. Он на сторону революции перешел, чтоб сделать карьеру». Я признаю, что были допущены крупные ошибки и перегибы, но в целом политика была правильной. Я и все члены Политбюро несем ответственность за ошибки. Но поставьте вы самых святых людей управлять государством, пусть бы они попробовали пройти одними разговорами мимо этих периодов, — ничего бы у них не вышло! Развалили бы все. Но одно дело — политика, другое — проводить ее в жизнь. Мы не могли отказаться от жестоких мер из-за опасности раскола. А при Ленине разве этого не было. Не надо представлять Ленина, гладящим сопливых ребятишек! Без крайностей не только Ленина и Сталина представить нельзя, но и жить невозможно.
Я и сам мог бы не уцелеть, если бы Сталин еще пожил, это другой разговор, но, несмотря на это, я его считаю величайшим человеком, выполнившим такие колоссальные и трудные задачи, которые не мог бы осуществить ни один из нас, никто из тех, кто был тогда в партии. Говорить о Кирове как о его заместителе — абсурд, который ясен для каждого грамотного, знающего коммуниста, и это настолько противоречило отношениям Сталина и Кирова и, прежде всего, мнению самого Кирова. Это мог только Хрущев придумать. Другие-то были посильнее Кирова, и он бы никого не смог разбить ни Зиновьева, ни Каменева, ни Бухарина. Почитайте все речи Кирова, назовите хоть одно расхождение Кирова со Сталиным, назовите хоть один теоретический труд Кирова! А в ту пору Генеральный секретарь должен был быть теоретиком, ибо на эту роль претендовали такие, как Зиновьев, Бухарин, а до этого и Троцкий. Они-то посильнее Кирова.
В тот декабрьский вечер 1934 года я был в кабинете Сталина и помню, как позвонил начальник ОГПУ Ленинграда Медведь и сообщил, что сегодня в Смольном убит товарищ Сергей. Сталин сказал: «Шляпы». Мы срочно поехали в Ленинград. Допрашивали Николаева, убийцу Кирова. Мелкий человек, подставное лицо в руках зиновьевцев. Говорить о том, что Сталин организовал убийство Кирова, чудовищно и кощунственно! Сталин любил Кирова, растил его. Киров был его идейной опорой в Ленинграде. Сталин звал его в Москву, тот отказывался. На моей памяти, так же тепло в Политбюро Сталин относился только, пожалуй, к Жданову. После XX съезда по делу Кирова была создана комиссия, в которую вошли видные юристы. Возглавлял ее Н. С. Хрущев, как известно, в ту пору уже не пылавший любовью к Сталину. И тем не менее комиссия пришла к выводу, что И. В. Сталин к убийству С. М. Кирова непричастен. Когда я предложил это опубликовать, Хрущев отказался…
— Почему сидели ученые? Стечкин? Туполев? Королев?
— Много болтали лишнего. И круг их знакомств, как и следовало ожидать. Они ведь не поддерживали нас. В значительной степени наша русская интеллигенция была связана с зажиточным крестьянством, у которого прокулацкие настроения — страна-то крестьянская. Туполевы — они были в свое время очень серьезным вопросом для нас. Они из той интеллигенции, которая очень нужна Советской власти, но в душе они — против и по линии личных связей они опасную и разлагающую работу вели, и даже, если не вели, то дышали этим, да и не могли иначе! Требовалось время, чтобы приблизить их к новому строю. Иван Петрович Павлов говорил студентам:
— Вот из-за кого нам плохо живется, — и указывал на портреты Ленина и Сталина.
Этого открытого противника легко понять, а с другими было сложнее. Теперь, когда многие из них в славе, это одно, а тогда ведь интеллигенция, в основном, отрицательно относилась к Советской власти. Вот тут надо найти способ, как этим делом овладеть. Чекистам приказали: обеспечьте их самыми лучшими условиями, кормите их пирожными, по пусть работают, конструируют нужные стране военные вещи. Не пропагандой, а своим личным влиянием они опасны, и не считаться с тем, что в трудный момент они могут стать особенно опасны, тоже нельзя. Без этого в политике не обойдешься. Своими руками они коммунизм не смогут построить. Что Туполев? Из ближайших друзей Ленина ни одного около Ленина в конце концов не оказалось, достаточно преданного партии. Кроме Сталина. И того Ленин критиковал.
Конечно, мы наломали дров. Сказать, что Сталин об этом ничего не знал, — абсурд, сказать, что он один за это отвечает, — неверно. Если обвинять во всем одного Сталина, то тогда он один и социализм построил, и воину выиграл. А вы назовите того, кто меньше, чем Сталин, ошибался? Сыграл свою роль наш партийный карьеризм — каждый держится за свое место. И потом у нас если уж проводится какая-то кампания, то проводится упорно, до конца. И масштабы, и возможности большие. Контроль над органами был недостаточным.
Таково мнение одного из тех, кто стоял у руля нашего государства в самые трудные его периоды. Не будем никому навязывать это мнение, так же, как и другие, противоположные. Пусть родится истина.
…На столе Молотова — книги, журналы. Художественная, политическая, экономическая литература. «Я читаю медленно, — говорит Молотов. — Вот Ленин и Сталин умели быстро. Не знаю, большое ли это достоинство, но я всегда завидовал тем, кто умеет быстро читать».
Он привык много работать. Сидит за столом или стоит за конторкой. Высокий лоб, белые виски, седые усы. Карие глаза. Что-то ленинское есть во всем его облике, в поведении, в неброской домашней обстановке (любой чиновник средней руки сейчас живет с большим размахом), в личной скромности, в манере разговаривать с людьми («Товарищ Феликс пришел?»), да и в умении преодолевать трудности. А сколько их было на пути этого человека, который сам — живая история. 11 лет он возглавлял Советское правительство.
— У меня есть одна неясность, Вячеслав Михайлович.
— Только одна? У меня их гораздо больше.
Я спрашиваю его о предвоенных переговорах с Риббентропом и Гитлером.
«Было дело под Полтавой, — улыбается Молотов. О врагах он умеет говорить едко, саркастично: — Гитлер играл во время переговоров, пытался произвести впечатление. Он был умен, но все-таки ограничен, слеп в силу нелепости своей изначальной идеи. Он меня все агитировал, как бы нам вместе, Германии и Советскому Союзу, выступить против Англии, — дескать, Англия ничтожный остров, а владеет половиной мира. Разве это допустимо? Я ему ответил, что, конечно, это безобразие, и я ему очень сочувствую. А когда прощались, он сказал мне: