— А паук?
— Отвечайте: «Это слишком личное, мне тяжело об этом говорить». Или что-то в этом роде.
— И на этом все кончится?
— Непременно. Завтра мы подготовимся, послезавтра у нас день на все интервью. Каждый получит, что хочет. И вас оставят в покое.
Хартунг, казалось, расслабился. Он взял в холодильнике две бутылки пива, мужчины выпили. Ландман тоже почувствовал, что волнение утихает. В последние несколько дней он почти не спал, был напряжен и раздражителен. Все вокруг вертелось, приходилось незамедлительно реагировать и все время быть начеку. Этим вечером он впервые почувствовал, что контролирует ситуацию.
Все пройдет замечательно, — сказал он больше себе, чем Хартунгу. — Интервью ведь не экзамен, можете говорить о чем хотите. О жизни в ГДР, например. О том, как вы страдали.
— Ну что значит страдал. Было плохое и было хорошее, наверное, как и везде.
— Но не везде ты заперт за Стеной, за тобой следит Штази и нельзя купить джинсы.
— Это верно, — согласился Хартунг, — но о таком думаешь не каждый день. Да и привыкаешь ко многому. Порой мне кажется, что вся наша жизнь — одна большая привычка.
— Это очень интересная мысль, господин Хартунг, почти философская. Но было бы лучше, если бы на интервью вы рассказали немного о ваших страданиях. Именно этого ждут на западе, понимаете?
— Да, понимаю. Но это сложно…
— Нет, прошу, только не усложняйте. Просто, конкретно, коротко. Истории из детского сада, например. Как вам приходилось красить танки, петь русские песни и синхронно писать в горшок. Это растрогает людей, это запоминающиеся образы: маленькие невинные детки, которых муштруют, готовят к будням социализма.
Хартунг задумался о своем детсадовском времени, но не припомнил ни танков, ни походов на горшок по команде. Вспомнилось только, что иногда можно было выпить безалкогольного «Фасс-браузе» со вкусом ясменника, что на спортивные состязания он по какой-то причине нарядился ковбоем и это, разумеется, не повысило его шансы в забеге на шестьдесят метров. Он вспомнил роте грютце с ванильным соусом, штрейзелькухен прямо с противня. А главное — грудь госпожи Нучке, его воспитательницы. У нее была очень большая грудь, которая впечатлила Хартунга прежде всего потому, что его мать — когда-то единственный для него ориентир в плане груди — была сложена совершенно иначе. Он чувствовал мамину грудь, только когда сидел, прижавшись, у нее на коленях. Ощущения же от сидения на коленях у госпожи Нучке были совсем другие. Его голова будто лежала на большой теплой подушке. А еще госпожа Нучке пела с ним веселые песенки, в основном о животных, не похожих на других. Хартунгу особенно запомнилась песня о медвежонке, который не любил мед, из-за чего его все дразнили. Когда госпожа Нучке пела, ее тело вибрировало. Свитер пах стиральным порошком и сладкими духами, а на ногтях был вишневый лак. Именно так в то время Хартунг представлял себе счастье.
Однако ему каждый раз приходилось добиваться счастья заново, потому что госпожа Нучке брала к себе на колени не всех, а только самых непослушных. Хартунг быстро это понял и, когда группа начинала петь, дергал девочек за волосы или бил мальчиков кулаком в живот. Если это не помогало, он горланил что было мочи «Зайчик в норке», пока остальные не смолкнут и раздраженная госпожа Нучке наконец не посадит его к себе на колени. В детском саду Хартунг считался агрессивным и жестоким, многие родители опасались за своих детей. А это был всего лишь его способ занять местечко получше. Можно сказать, крик о любви.
— Что ж, — сказал Хартунг, — если подумать, немного я все же страдал.
Ландман понимающе кивнул.
09
Женщина с рацией провела Хартунга в гримерку для VIP-персон, где, помимо двух массивных кожаных диванов и огромного плазменного телевизора, был еще столик с закусками. Нарезанный ананас на кубиках льда, бутерброды с лососем на серебряных подносах, маленькие пирожные со взбитыми сливками и многое другое, что Хартунг не сразу смог опознать. Но больше всего его удивила стеклянная миска со сладостями: мишки «Харибо», «Смартис», «Твикс», «Марс», «Баунти», «Риттер спорт», «Ханутас» в таком количестве, которое могло бы осчастливить не одну ясельную группу.
— Вот, господин Хартунг, это ваши владения, — сказала женщина с рацией, после чего закрыла дверь и Хартунг остался один в комнате, показавшейся ему настолько прекрасной, что он застыл на месте как вкопанный.
В углу стоял холодильник со стеклянной дверцей с различными сортами вин и шампанского, соками и минеральной водой в бутылках. Хартунг остановил свой выбор на баварском пиве, сел на один из диванов и подумал, что правильно согласился, когда Ландман рассказал ему о звонке из мюнхенской редакции «Вечерней Моны», самого популярного ток шоу в стране. Им предложили сделать эксклюзивный выпуск с Хартунгом. Полтора часа беседы, перемежающейся вставками съемок исторического вечера падения Стены, репортажем с юбилейной гонки «трабантов» в саксонском городе Пауза, репортажем о том, как со временем менялась легендарная Мейсенская фарфоровая мануфактура, и о женщине из Саксонии-Анхальт, которая родилась девятого ноября 1989 года и теперь, по случаю своего тридцатилетия, собирается пройти пешком от Таллина до Лиссабона, в память о свободе, подаренной ей при рождении. Называться программа будет «Цена свободы».