Телефон Хартунга завибрировал: это было сообщение от Натали, которая, как и обещала, прислала ему фотографии своей семьи. Ах, Натали! После ток-шоу в Мюнхене она пришла в его гримерную, они обнялись, он обхватил ладонями ее лицо, провел большими пальцами по бровям, как делал раньше, когда успокаивал после ночного кошмара или встречи со страшной соседской собакой. Натали без умолку говорила о своих подругах, которые обзавидовались тому, что ее отец — герой, о своем свекре Хофрайтере, владельце строительной фирмы, который непременно хотел пригласить его в Баварию. Таня тоже передавала ему привет, она следила за всем по телевизору.
— Марко уже бесится, потому что мама все время только о тебе и говорит, — сказала Натали.
Хартунг не мог вымолвить ни слова, он завороженно слушал дочь, смотрел в ее карие с желтыми крапинками глаза, видел, как шевелятся ее губы, видел разом маленькую девочку и взрослую женщину, чувствовал легкость и приятную усталость.
Когда Натали ушла, он сел на большой диван и допил остатки французского пино-гри, наслаждаясь тишиной в своей голове. Он так и сидел бы всю жизнь, застыв в состоянии счастья. Так же и теперь, в этот вечер в «Кинозвезде», он предпочел бы, чтобы его всегда окружали смех Беаты, низкий голос Ландмана, звон пивных бутылок и аромат шоколадного торта.
Дверь открылась, и в магазин вошла стройная темноволосая женщина.
— Видеотека сегодня не работает, у нас тут небольшой корпоратив, — сказал Хартунг.
Женщина направилась было к выходу, помедлила и снова повернулась.
— Я пришла не за фильмом, — тихо произнесла она. — Вообще-то, я хотела вас поблагодарить.
Хартунг подошел к ней, женщина мяла руки, подыскивая слова.
— Извините, я сейчас уйду.
— Вы нам нисколько не помешали, — сказал Хартунг. — Что вы хотели сказать?
— Вы изменили мою жизнь… — Женщина осеклась, подняла взгляд, нервно провела рукой по голове. У нее были шелковистые волосы до плеч, они обрамляли ее лицо и казались совершенно нетронутыми. Как будто никогда не развевались на ветру, не приминались шляпой, не впитывали запах лука или дождя. Хартунг сперва даже подумал, что это парик, но потом заметил: в этой женщине все выглядело новым и совершенным. — Мне не стоило приходить, извините, — сказала она и выскользнула за дверь в темноту.
Немного помедлив, Хартунг выбежал за ней: женщина уже была на другой стороне улицы.
— Постойте! Почему вы убегаете? — крикнул он ей вслед.
Женщина остановилась, и он догнал ее.
— Что случилось? Я сделал что-то не так? — спросил Хартунг.
Женщина покачала головой:
— Это моя вина, я… я тоже не понимаю, что со мной.
Они молча стояли друг против друга, в темноте он едва различал ее лицо.
— Понимаете ли, не так уж часто ко мне заходят красивые женщины, чтобы поблагодарить. Поэтому я бы очень хотел узнать, в чем дело.
— Я была вместе с родителями в поезде, который уехал на запад. Мы остались там. Но так и не смогли понять… как это могло произойти, — сказала она. — Почему именно мы? Почему именно в тот день? Вы изменили нашу жизнь, за это я и хотела вас поблагодарить.
— Я рад этому, но думаю, что не я изменил вашу жизнь, а вы сами, когда решили остаться на западе. Ведь многие вернулись.
— Да, бол ьш инство вернулись на восток в тот же день. Моим родителям непросто далось это решение. Времени на раздумья было мало, что, впрочем, к лучшему.
— Куда же вы с родителями направлялись в такую рань?
— Мы перепутали и сели не на тот поезд, а вообще-то планировали ехать с Маркс-Энгельс-плац на Восточный вокзал, то есть в другую сторону. Мы собирались на Балтийское море, от папиной фирмы получили путевку в пансионат в Герингсдорфе. Поэтому у нас были чемоданы с купальниками и пляжными полотенцами. Это все, что мы взяли с собой из прошлой жизни. — Робость в голосе женщины постепенно исчезала, теперь она даже осмелилась взглянуть Хартунгу в глаза.
— А вы тоща хотели на запад? — спросил Хартунг.
— Мне было четырнадцать, не уверена, что я могла всерьез чего-то хотеть. Не уверена, что вообще знала, в чем разница между востоком и западом. Знаю только, что впоследствии у меня всегда было чувство, будто я что-то потеряла.