Эта техника зарекомендовала себя не только в работе, но и помогала Вишневскому в долгих разговорах с женой. Он считался хорошим слушателем как в профессиональной, так и в приватной сфере.
Главное было не расслабиться слишком сильно и не уснуть, как случилось однажды на заседании правления исторического общества Панкова, почетным членом которого он являлся уже десять лет. Требовалось оставаться бдительным: погруженным в себя, но при этом всегда начеку. Вот сейчас, например, госпожа Мёкель слегка повысила голос, что неизбежно указывало на вопрос. Вишневский мгновенно вернулся к беседе.
— Один вопрос, господин Вишневский, мне немного неловко, но… не разрешите ли до вас дотронуться?
— Что, простите?
— Ну, можно ли мне потрогать, например, вашу руку? — Не дожидаясь ответа, госпожа Мёкель приложила ладонь к левому предплечью Вишневского и горящими глазами взглянула на него. — Вы не представляете, господин Вишневский, что это ятя меня значит. В прошлом году мы с мужем были в Индии и встретили там старого монаха, он приложил к моему лбу руку, и это было так мощно, так самобытно…
Вишневский опешил. К счастью, госпожа Мёкель убрала руку, и они продолжили путь по длинному школьному коридору. Перед тем как открыть дверь в класс, она сказала:
— Мы с ребятами уже немного затрагивали тему разделения Германии, но не ожидайте от них слишком многого.
Парты в кабинете были составлены в большой круг. Госпожа Мёкель попросила Вишневского сесть на стул в центре класса, а потом обратилась к ученикам:
— Итак, на прошлом уроке я уже рассказывала вам, что Германия раньше была разделена стеной. По одну сторону от стены люди жили свободно и в достатке, а по другую — в неволе и нищете. Помните, как называлась неблагополучная часть?
Одна девочка подняла руку.
— Да, Мелани, — сказала госпожа Мёкель.
— Восток.
— Правильно, это была восточная часть. Но как называлась страна, дети?
В классе стояла звенящая тишина, ученики со скукой смотрели в пустоту.
— Ну же, давайте, мы же с вами это обсуждали, — сказала госпожа Мёкель. — Ладно, я вам помогу, эта страна называлась ГДР. И господин Вишневский, который сегодня нас посетил, жил в той стране и был очень недоволен и опечален тяготами жизни в ГДР. Но господин Вишневский был очень храбрым и боролся против злых правителей той страны.
Руку поднял мальчик:
— А как вы боролись?
Вишневский немного подумал.
— Словами.
— А-а, — разочарованно сказал мальчик.
— Я раздавал листовки на Александерплац, за что меня арестовали и бросили в тюрьму. А случилось это потому…
— И как вам было в тюрьме? — спросила девочка.
Вишневский со страданием в глазах оглядел класс, он решил думать о чем-то приятном, о чем-то, что могло бы придать ему сил. Вот только в голову ничего не приходило. Девочка все еще смотрела на него.
— Я… ну, это было… было тяжело. Я был совсем один и очень боялся.
Руку поднял другой мальчик:
— Вас пытали?
— Нет, к счастью, нет, но…
— По телевизору недавно показывали человека, который тоже жил в ГДР и сидел в тюрьме. Его пытали, — сказал мальчик.
— Да, очень жаль того мужчину, я…
— Ему не давали спать и не кормили, а еще избивали. Но он все равно никого не сдал.
— Это достойно восхищения, не каждый подобное выдержит.
— А вы, значит, кого-то сдали? — спросил мальчик.
— Йонас! — вмешалась учительница. — Что за вопросы? Я же сказала, что господин Вишневский был очень храбрым.
— А вы раньше были нищим? — спросил следующий мальчик.
— Нет, нищим я не был.
— Но ведь госпожа Мёкель сказала, что у вас там все жили в нищете.
Вишневский начинал злиться. На эту учительницу, на этих школьников, на этот день и эту осень. На самого себя. Он сделал глубокий вдох, стараясь успокоиться.
— Может, мы и были беднее некоторых людей с запада, но у нас не было ни безработных, ни бездомных. Жилье и еда обходились дешево. Дети ездили в летние лагеря, а в школе на переменах нам давали клубничное и шоколадное молоко.
Вишневский, к собственному удивлению, вдруг заговорил классическими аргументами ностальгирующих по ГДР, обычно это не входило в его программу. Но подобные вопросы его раздражали. К тому же ему правда очень нравились перерывы на молоко в школе. Ему казалось странным, что все эти сопляки с непереносимостью лактозы, включая их нервозных родителей, объявили чуть ли не ядом старое доброе цельное молоко. Вишневский готов был поспорить, что в ГДР не существовало никакой непереносимости лактозы. Да, было много других проблем и форм нетерпимости. Но никто не дрожал от страха перед стаканом молока.