— К слову, давали еще и ванильное молоко, — сказал Вишневский, — оно было самым вкусным. А на обед в школе нас сытно кормили, после чего мы играли на продленке, а не торчали в одиночестве дома за компьютером, как сейчас. Мы играли в футбол в парке, общались, целовались на площадке для настольного тенниса. Мы не были одни, мы всегда были вместе. Не существовало частных репетиторов, мы сами помогали друг другу с уроками.
Отличное было время! — Вишневский вдруг почувствовал себя очень хорошо.
Девочка подняла руку:
— Если тогда было так хорошо, почему же вы боролись против всего этого?
— Да не против этого я боролся! — прикрикнул Вишневский. — Не против этого! Я боролся против узости мышления, против принуждения, против запрета на инакомыслие, против всей мерзости! Вы и представить не можете, каково жить при диктатуре! Хотя порой мне кажется, что вы тоже живете при диктатуре — при диктатуре своих смартфонов, лайков и фальшивых друзей! И, честно говоря, прошлая диктатура мне нравилась больше! Удивлены, да?! Удивлены?!
Вишневский смотрел в испуганные лица детей. На мгновение в классе воцарилась полная тишина. Пока госпожа Мёкель не сказала:
— Что ж, это было очень оживленное погружение в историю. Благодарю, господин Вишневский.
13
Черный лимузин подъехал к «Кинозвезде» на десять минут раньше установленного времени, чтобы отвезти Хартунга к дворцу Бельвю. Хартунг как раз гладил костюм — тот самый, синий, который был, по утверждению Ландмана, в общегерманском духе. Хартунг чувствовал себя некомфортно оттого, что этот огромный автомобиль стоял перед его видеотекой. Что подумают люди? Он увидел, как Бернд вышел из своего магазина и с видом знатока стал рассматривать хромированные выхлопные трубы. Водительская дверца открылась, из машины выбрался водитель в белой рубашке. Бернд пожал ему руку. Вдвоем мужчины стали ходить вокруг автомобиля, с нежностью его разглядывая. Водитель что-то объяснял Бернду, тот кивал. Когда Хартунг наконец управился, те двое стояли над двигателем, открыв капот.
— Эй, Миха, представляешь, ты поедешь к президенту на машине с двенадцатицилиндровым двигателем с турбонаддувом, — сказал Бернд.
— Да, здорово, — сказал Хартунг. — Мы уже можем ехать?
— Еще минутку, этот любезный господин собирался показать мне генератор.
Хартунг ждал. На третьем этаже дома напротив открылось окно, откуда ему помахала Беата:
— Удачи, Михаэль! Не забывай, маленький бокал — для вина, большой — для воды!
Хартунг помахал ей в ответ и обрадовался, когда они наконец тронулись. За тонированными стеклами проносились дома его района, которые вдруг показались ему чужими и далекими. Он откинулся на мягкую спинку, провел рукой по кожаной обивке сиденья. Неудивительно, подумал он, что, когда слишком часто ездишь на таких машинах, теряешь связь с окружающим миром. Здесь было так спокойно и тихо, так душисто и амортизированно. Водитель указал на встроенный в центральную консоль мини-бар:
— Виски, шампанское, что вам угодно.
Хартунг с благодарностью отказался. Ему хотелось насладиться моментом, когда ничего не происходит, когда не надо ничего делать и ничего говорить. Прямо как раньше. Хотя его новая жизнь длилась не более четырех недель, они казались ему вечностью. При этом ему не на что было жаловаться, разве только на то, что все случилось так внезапно. Что в его новом распорядке почти не осталось места для старой жизни.
Иногда, просыпаясь утром, он ненадолго забывал обо всем, что произошло. Или спрашивал себя, не приснилось ли ему это. Но не позже девяти звонил Ландман обсудить расписание на день и новые предложения. Со среды по пятницу он все время проводил с Лэндманом из-за интервью для своей биографической книги, которая должна была выйти в ближайшее время. Издательство из Гамбурга уже готовило для него тур по городам Германии. Параллельно велись переговоры с кинопродюсером, который запланировал снять шестисерийный телевизионный фильм под рабочим названием «Поезд к свободе», поэтому Хартунгу приходилось как минимум раз в неделю встречаться с режиссером, который работал над сценарием.