— Что?
— Давайте я вам объясню. Я увидел вас по телевизору, и вы захватили мое внимание, вы затронули мою душу, в конце я чуть было не заплакал. Можете спросить у моей жены, она подтвердит. В истории вашей жизни, дорогой мой Хартунг, есть все, чего нам так не хватает сегодня: сила духа отбросить все кажущиеся непреодолимыми препятствия; стремление к свободе; вера в любовь. Нам нужны такие герои, нам нужны такие истории. Заразите нас своим примером, Хартунг!
— Хорошо, но как вы себе это представляете?
— Все должно остаться строго между нами, господин Хартунг, — сказал президент, его ассистентка кивнула, а пресс-секретарь приготовил блокнот. — Наша проблема состоит в том, что все тридцать лет на виду были одни и те же восточногерманские проходимцы. Все эти священники, физики и молекулярные биологи, ставшие тогда лицами мирной революции. И не поймите меня неправильно, господин Хартунг, но, по-моему, лица не самые приятные.
Ассистентка хихикнула, седой министр одобрительно хмыкнул. Хартунг глотнул игристого вина.
— Не хочу умалять достижений этих людей, но они, на мой взгляд, не лучшим образом представляют восточногерманский вопрос. Нам нужна новая энергия, нам нужны незаезженные герои. И вот мое конкретное предложение: готовы ли вы, дорогой господин Хартунг, выступить с речью в немецком бундестаге на официальной церемонии, посвященной юбилею падения Стены?
Хартунг, который только-только полностью расслабился, вздрогнул. Выступление в бундестаге? От одной этой мысли у него пересохло в горле.
— Только вообразите, — сказал президент, — помимо депутатов и министров, будут, конечно же, и представители бывших стран — участниц коалиции. Президент Франции, возможно, лично посетит церемонию. Горбачева тоже пригласили. А потом, господин Хартунг, к трибуне выйдете вы, железнодорожник из Восточного Берлина с отменным вкусом в области кино. Вся Германия будет слушать вас. Ах, да что там, вся мировая общественность! Мой дорогой Михаэль, ухватитесь за полу пальто мировой истории!
Хартунг потерял дар речи, он чувствовал, что все зашло слишком далеко. До сих пор все это было игрой, рискованной, но игрой. Вот только одно дело — появиться в развлекательной программе с Катариной Витт, совсем другое — выступать на международной сцене вместе с французским президентом и Горбачевым. Он не мог взять на себя такую ответственность, не имел права так, обманом, пролезть в мировую историю. И что будет, если однажды его обман раскроют? Так ли уж незначительны были искажения правды? Он опозорит не только себя, но и всю страну.
— Понимаю, — сказал президент, — вас немного шокировало мое предложение, ведь это такая большая ответственность. Но подумайте о том, какое воздействие это окажет: простой восточногерманский мужчина возьмет слово и поставит на место всех тех, кто утверждает, что простые люди, в особенности восточные немцы, так и не были услышаны. Вы станете живым доказательством подлинности и прозрачности нашей демократии.
— Это нисколько не снижает давления ответственности, — сказал Хартунг, к которому вернулся дар речи. — Это огромная честь для меня, господин президент, но, боюсь, я не смогу этого сделать. Я не выдержу нервного напряжения, да и не знаю, что мне там говорить.
— Расскажите о себе. Я всегда рассказываю людям о себе, сыне рабочего из Бохума, вступившем в СДПГ без аттестата о среднем образовании, а теперь заседающем во дворце Бельвю в качестве главы государства. Мне кажется, подобные истории говорят о нашей стране больше всяких абстрактных социологических исследований.
— У меня тоже нет аттестата, и это, безусловно, стало причиной того, что сейчас я работаю в почти разорившейся видеотеке. Не думаю, что могу служить примером для подражания.
— Вы проявили смелость в нужный момент!
— С тех пор прошло уже тридцать шесть лет, и я был не смелым, а влюбленным.
— Но это одно и то же, Хартунг! Нужно иметь смелость, чтобы так влюбиться!
Хартунг глубоко вздохнул:
— А что, если я на самом деле никакой не герой?
Что, если все это просто… недоразумение? Президент доброжелательно улыбнулся: