Правозащитник Гаральд Вишневский, поначалу так рьяно ратовавший за мораль, наконец одумался, после того как канцелярия пообещала существенно увеличить финансирование его фонда. Самым большим фактором риска, с которым Антье Мунсберг еще предстояло разобраться, был сам Михаэль Хартунг. Насколько стабилен этот человек? Хорошо ли он ориентируется в собственной легенде? Похоже, Александр Ландман, репортер газеты «Факт», как следует поработал над этой историей. Правда, кое-где он перестарался, что, впрочем, не было проблемой.
Чтобы лучше оценить Михаэля Хартунга, она пригласила его поговорить. Официально они должны были обсудить выступление и разработать идеи для речи. Он ни в коем случае не должен был заподозрить, что его разоблачили. Важно было упрочить его уверенность в своей роли, чтобы он чувствовал себя в ней максимально комфортно. Михаэль Хартунг должен спокойно довести начатое до конца, и как только церемония завершится, его плавно предадут забвению.
В 14:40 с проходной сообщили о прибытии Хартунга. Антье Мунсберг заставила его подождать и еще какое-то время понаблюдала за ним через видеокамеру, установленную в приемной. В элегантном костюме и без галстука, Хартунг выглядел хорошо для своего возраста и, казалось, был спокоен.
Через десять минут она велела впустить гостя и с улыбкой встретила его в дверях.
— Господин Хартунг, как я рада вас видеть! — с утрированным воодушевлением сказала она, продемонстрировала впечатляющий вид со своей террасы на Рейхстаг и предложила сесть на один из диванов у аквариума.
— Ну, господин Хартунг, как у вас дела? Судя по тому, что пишут в газетах, вы, должно быть, теперь очень заняты.
— Да на самом деле довольно утомительно, к тому же все еще непривычно быть в центре внимания.
— Но вам же нравится?
— Ну, хороший вопрос. С одной стороны, мне нравится это больше, чем я ожидал. С другой — я жажду прежнего спокойствия. Но в целом, думаю, я был бы счастлив, если бы этот ажиотаж прошел.
— Так и будет, господин Хартунг, не сомневайтесь, и нет ничего плохого в том, чтобы иногда позаботиться о себе, иначе вы сломаетесь еще до выступления.
— Вы правы. На выходных я был в шикарном отеле с сауной и массажем и этими теплыми ваннами с бурлящей водой…
— Джакузи?
— Именно. Хотя я всегда относился к ним настороженно из-за всяких микробов. Например, если есть открытая рана…
— Так вы уже успели обдумать свою речь? Есть какие-то идеи, на которых вы хотели бы сосредоточиться?
— Честно говоря, я до сих пор сомневаюсь, что имею право произносить эту речь.
— Почему же?
— Ну, эта церемония, иностранные гости, все так важно и значимо, что меня мучает вопрос, а достоин ли я? Иногда я чувствую себя… самозванцем.
Антье Мунсберг заволновалась.
— Что вы, господин Хартунг, вы не должны так думать, а тем более говорить… Это абсурдные мысли. Вы совершили важный, храбрый поступок, вы заслужили место среди ораторов.
— Я не уверен, но это могло бы стать отличной темой для речи.
— Что именно?
— Сомнение. Люди ведут себя так, будто во всем есть непреложные истины. Нужно выбирать женщину на всю жизнь, профессию, лучшего друга и партию для страны. Историю, из которой необходимо вынести урок. Любить либо кошек, либо собак. И что демократия по логике вещей лучше всего остального. А в яблочной кожуре витаминов больше, чем где-то еще. Но если копнуть чуть глубже, все мигом посыпется, потому что на самом деле никакой уверенности быть не может, понимаете, о чем я?
Если в начале разговора у Антье Мунсберг было хорошее предчувствие, то теперь беспокойство росло с каждой секундой. Что за ерунду он несет? К чему этот натиск экзистенциальных вопросов? Собаки? Кошки? Яблочная кожура? Насколько она могла судить, их восточногерманский герой, очевидно, находится в своего рода экзистенциальном кризисе. Так или иначе, о психической стабильности и связной мыслительной структуре не могло быть и речи. Они правда хотят, чтобы этот человек целых десять минут выступал перед всем миром?