И даже столь постыдное деяние было лишь самым малозначительным из преступлений Тен-Суна. За нарушение Договора полагалась смерть, и если бы он не успел больше ничего натворить, собратья убили бы его, и дело с концом. К несчастью, на кону стояло нечто намного более важное. Показания Тен-Суна — его допрашивало Второе поколение без свидетелей — выявили куда более серьезный и опасный промах.
Тен-Сун выдал тайну своего народа.
«Они не смогут меня казнить, — думал он, сосредотачиваясь на этой мысли. — По крайней мере, до тех пор, пока не узнают, кому я рассказал».
Тайна. Самое ценное.
«Я погубил всех. Весь свой народ. Мы снова станем рабами. Нет, мы уже рабы. Мы станем куклами, которыми будут управлять чужие разумы. Нас захватят и используют, и наши собственные тела уже не будут нам принадлежать».
Вот что он наделал, вот к чему могли привести его действия. Он заслужил заточение и смерть. И все же хотел жить. Он должен был презирать самого себя. Но почему-то казалось, что его поступок являлся единственно верным.
Тен-Сун снова изменил форму: клубок скользких мышц пришел в движение и вдруг застыл, не закончив трансформацию. В камне ощущались вибрации. Кто-то приближался.
Перестроившись, кандра растопырился по всей тюремной яме так, что в середине тела образовалось углубление. Предстояло поймать всю пищу до последней капли — кормили узника совсем скудно. Однако никто не стал лить на него похлебку. Тен-Сун все ждал и ждал, когда решетка вдруг открылась. У него не было ушей, но он чувствовал вибрацию, которая сопровождала движения наверху: грубую железную решетку оттащили в сторону, бросили…
«Что?»
В мышцы впились крючья и, вспарывая плоть, потащили тело из ямы. Было очень больно. Не только из-за крючьев, но еще и из-за внезапного ощущения свободы, когда его швырнули на пол. Против собственной воли Тен-Сун ощутил вкус грязи и засохшей похлебки. Мышцы дрожали, отсутствие каменных стен казалось удивительным, и он потянулся, двигаясь в направлениях, о которых почти забыл.
Потом в воздухе появился новый запах. Кислота. Густая и жгучая, должно быть, в позолоченном изнутри ведре, которое принесли с собой тюремщики. Они все-таки собирались его убить.
«Но они не посмеют! Первый договор, закон нашего народа — это…»
Что-то упало. Не кислота — что-то твердое. Тен-Сун нетерпеливо прикоснулся к незнакомому предмету, мышцы двигались одна за другой, ощущая, изучая, пробуя на вкус. Предмет был круглым, с отверстиями и кое-где казался острым… Череп.
Вонь кислоты усилилась. Ее размешивали? Тен-Сун быстро вобрал в себя и заполнил череп. В особом внутреннем кармане хранился небольшой запас растворенной плоти. Этим запасом узник и воспользовался, чтобы быстро покрыть череп кожей. Потом сосредоточился на легких, создал язык… Действовал с отчаянием, потому что кислота воняла все сильней…
Боль. Мышцы на боку обожгло, часть тела растворилась. Видимо, Второе поколение отчаялось разузнать его секреты. Однако перед тем, как убить, приговоренному были обязаны дать возможность высказаться. Так гласил Первый договор — вот для чего потребовался череп. Но стражам явно приказали покончить до того, как Тен-Сун успеет сказать хоть что-нибудь в свою защиту. Следуя букве закона, исполнители в то же самое время игнорировали его дух.
Однако им было невдомек, насколько быстрым может быть Тен-Сун. Лишь немногие кандра провели столько же времени, исполняя Договоры, сколько он: все Второе поколение и большая часть Третьего давным-давно отошли от дел и жили, не зная невзгод, в Обиталище.
Такая жизнь ничему не учит.
Большинству кандра требовались часы, чтобы создать тело, а у молодых на это уходили дни. Тен-Суну понадобилось несколько секунд, чтобы сформировать подобие языка. Пожираемый кислотой, он из последних сил сотворил трахею, наполнил воздухом легкое и прохрипел единственное слово:
— Справедливости!
Кислоту лить тут же перестали, но тело продолжало гореть. Превозмогая боль, Тен-Сун создал в полостях черепа простейшие слуховые органы.
— Дурак! — прошептал поблизости чей-то голос.
— Справедливости! — повторил Тен-Сун.
— Прими смерть, — прошипел другой. — Не пытайся навредить нашему народу еще больше, чем успел до сих пор. Первое поколение даровало тебе возможность умереть, памятуя о твоих дополнительных годах службы!