— Но ведь трусом его не назовешь? — спросила Лаура.
— К этому я и веду: кое-кто, побуждаемый справедливым возмущением, хотел было поставить его на место, но в смятении убеждался, что он не только хитер и низок, но еще и храбр и, пожалуй, решительнее, чем его противники, ибо не останавливался ни перед чем.
Обсудив эту любопытную разновидность местного землевладельца — из тех, что жили здесь в старину, — они перешли к теме прогресса в нашей стране и вообще и к относительным достоинствам прогресса и традиции. Оба проявили себя красноречивыми собеседниками, хорошо знающими предмет и даже остроумными. Быть может, их воодушевляло тайное желание блеснуть перед дамой. Лартиге распространялся о «современном консерваторстве», а Верона заявил, что в эту ночь в этом заброшенном доме как нельзя лучше представлен во всей полноте «политический спектр страны».
Под утро они наконец поддались уговорам Лауры и разошлись. Оба устали, но были довольны собой, спором и даже соперником, которого даровала им судьба.
В субботу, пока Лаура готовила обед, мужчины отправились на берег озера. Каждый взял с собой ружье.
— Слышали? — спросил Лартиге.
— Что?
— Как что? Рычание, конечно.
Из зарослей взмыли вверх стаи птиц.
— Наверное, я старею, — снисходительно заметил Верона. — Доктора говорят, что иные старики плохо слышат.
В течение дня они не раз прочесывали окрестности в поисках ягуара, ели до отвала и спорили.
Вечером Лаура была прелестна как никогда. Она изменила прическу, надела новое платье, которого муж еще не видел, коралловое ожерелье и браслет. Мужчины были в ударе. Желая, быть может, щегольнуть перед Лаурой предельной беспристрастностью или просто доказать собственное благородство, они к концу вечера как бы поменялись ролями: после некоторых споров каждый встал на позицию противника, так что консерватор возлагал теперь свои надежды на преобразование общества, а радикал — на бережное уважение к традициям. Если смотреть на них из сегодняшнего дня, эти вдохновенные собеседники, сидящие за столом поздней ночью где-то в прошлом, посреди наших необозримых полей, рисуются мне как бы овеянными ореолом романтики. Я уже говорил: то были люди иного времени.
Незаметно зевнув, Лаура спросила:
— Почему бы вам не продолжить разговор завтра? Пора спать.
Они пожелали друг другу доброй ночи. Лартиге пошел в свою комнату; супруги — в свою.
Лартиге лег не сразу, вспоминая весь разговор, повторяя свои и чужие аргументы. Наконец он разделся и потушил свечу. Через несколько минут нащупал спички, зажег свечу, встал, переставил ружье поближе и вновь бросился на койку. Сам по себе ягуар мало его беспокоил, но если добавить сюда отсутствие дверей и окон, ситуация представлялась в менее приятном свете. «Хорошо еще, что этот призрак, шумевший тут прежде, не трогает нас». Потом он понял, что призрак его совершенно не тревожит; но вовсе не радостно думать, что он может проснуться от удара звериной лапы. Он вздрогнул, потом пришел в себя. «Но я не ослышался. Думаю, что не ослышался. Это было рычание». Откуда оно донеслось? «Кто знает, откуда, но все равно это где-то близко». В качестве первой меры он дотронулся до ружья. Потом затаился, чтобы прислушаться, наконец поспешно встал и вышел наружу. В свете луны деревья казались выше. Когда луна ушла за облака, Лартиге стал нервно вглядываться в темноту. Потом осторожно приблизился к пончо, закрывавшему вход в соседнюю комнату, и прошептал:
— Вы слышали? Вы ничего не слышали? — повторил он.
— Ничего, — отозвался дон Николас.
— А ваша жена?
— Если вы ее еще не разбудили, — ответил дон Николас тихо и рассерженно, — моя жена спит.
Лартиге отказался от дальнейших расспросов и, прижимаясь спиной к стене, вернулся в свою спальню. Он подумал, что Верона был прав: им не надо было оставаться. «В тот же четверг нам следовало отправиться назад: без дверей и окон мы здесь как на ладони. Одно утешение, что у меня пропадет всякое желание встречаться с ягуаром».