— Подожди, — кричит, — подожди.
Пощади, — кричит, — пощади.
Больше не буду душой кривить,
Больше не буду зла творить.
Пощади меня,
Ты не жги меня,
Все же мы, как-никак — родня.
У Гэсэра вся злость ослабла.
Говорит он дяде: «Ну, ладно,
Только если еще узнаю
Про тебя я…
Душа родная…
Убирайся!
Я мстить не стану».
Отпустил он Хара-Зутана.
Вновь Хара-Зутан на свободе.
Так рассказывают в народе.
После этого Абай Гэсэр Удалой
Возвратился к себе домой.
Золотой он стол накрывает,
Редкие яства ставит.
Серебряный стол расстилает,
Крепкие напитки ставит.
Угощает себя арзой,
Угощает себя хорзой.
После этой арзы-хорзы
Повторяет он все азы,
Вспоминает он прошлое, дальнее,
Вспоминает дела недавние,
Начинает он от корней,
Добирается до ветвей,
Начинает он от ветвей,
Добирается до корней.
Мужчина, родившись,
Думает, кого ему захватить.
Женщина, родившись,
Думает, кем захваченной быть.
Вспомнив все, восклицает в горести он:
— А где же моя Урмай-Гоохон?
Я тут вкусно ем,
Я тут сладко пью,
Почему же я не еду
Жену выручать свою?
Я тут сладким вкусное запиваю,
А жена в плену сидит, изнывая.
Сильно Абай Гэсэр рассердился,
Сильно надул он щеки,
Кровью красной налился,
Брови торчат, как щетки.
Встал, поднялся могучий витязь,
Ну, шараидаи, теперь держитесь
Отложил Гэсэр все заботы домашние,
Стал готовиться он на битву страшную.
Приказал Гэсэр первым делом,
С гладкой шерстью и крепким телом,
С ногами тонкими,
С костями звонкими,
С сухожилиями упругими,
С копытами круглыми,
Привести гнедого, под цвет огня,
Бэльгэна — любимейшего коня.
Потник шелковый по спине коня Гэсэр расстилает,
Седлом из якутского серебра коня седлает,
Складчато-серебряный надхвостник,
Чтобы седло вперед не скользило,
Через круп перебрасывает,
Пластинчато-серебряный нагрудник,
Чтобы седло назад не скользило.
Через грудь перетягивает,
Десятиремешковую подпругу застегивает,
Двадцатипряжковую подпругу прилаживает,
По крупу коня похлопывает,
По крутой шее коня поглаживает.
Красный повод к луке седла привязывает,
Красное кнутовище за подушку седла затыкает,
Так коня он в путь собирает.
Мнется красный конь, серебром рябя…
Теперь остается приготовить себя.
Красивое снаряженье коню пристало,
Надо чтобы и на Гэсэре оно заблистало.
После этого,
Сшитые из семидесяти изюбревых кож,
Плотно-черные штаны
Гэсэр натягивает,
После этого,
Со вставками из рыбьих кож,
Свободно-черные унты
Ступнями своими растягивает,
Ярко-шелковую накидку
На плечи накидывает.
Семьдесят сверкающих медных пуговиц
Силой пальцев своих застегивает.
Серебряно-винтовой кушак
Вокруг себя опоясывает,
Его оставшиеся концы
Аккуратно с боков запихивает.
И оделся Гэсэр и обулся,
Перед зеркалом так и сяк повернулся,
Где пылинка — ее сдувает,
Где соринка — ее счищает.
В зеркало, с дверь величиной,
Гэсэр погляделся:
Хорошо ли он обулся-оделся.
После этого,
Под семидневным дождем
Не промокаемый,
Семидесяти стрел острием
Не пробиваемый,
Угольно-черный панцирь
На спине закрепил,
После этого,
О белые крепкие кости не тупящийся,
В горячей крови не размягчающийся,
Державно-булатный меч
На левом боку укрепил.
После этого,
Величиной с речную долину,
Узко-серебряный колчан
Куда нужно привесил.
После этого,
Величиной с поле длинное,
Узорно-серебряный налучник
На нужное место подвесил.
После этого,
Сделанный из рогов
Семидесяти горных козлов,
Державно-хангайский лук
В налучник он положил.
После этого
Семьдесят пять стрел
Веером за спиной расположил,
Так, что в холод от них теплее будет,
А в жару от них тенистее будет.
После этого,
Похожую на косину травы,
Соболиную шапочку на себя надевает,
Похожую на пучок травы,
Кисточку на шапочке поправляет.
После этого
Звездно-белый шлем надел он на голову.
Стал похож Гэсэр на большую гору,
Как солнце сверкает,
Как дуб шелестит,
Так Гэсэр Абай
В боевых одеждах стоит.
После этого,
Чтобы десять лет не голодать,
Рот себе паучьим жиром он смазал,
После этого,
Чтобы двадцать лет не голодать,
Губы себе червячьим жиром намазал.
После этого,
Величественным движеньем
Открывая перламутровую дверь,
Наружу он выходит теперь.
Неторопливыми движениями,
Не уронив ни пылинки с ног,
Перешагивает мраморный порог,
С достойным и красивым лицом
Выходит на серебряное крыльцо.
Крыльцо это так устроено,
Что не слышно его под пятками,
Крыльцо это так просторно,
Что бегать бы там кобылицам с жеребятками.
Медленными движениями,
Без суеты,
По ступенькам серебряным с высоты,
Ни разу на лестнице не оступясь,
Идет он туда,
Где стоит серебряная коновязь.
К коновязи он идет с серебряного крыльца,
Красный повод отвязывает от серебряного кольца,
По крупу гладя,
По шее хлопая звонко,
Своего коня он ласкает, как жеребенка.
Красный шелковый повод
Он от коновязи отвязал,
Конец этого повода
Он в правую руку взял,
Ногу в чисто серебряное стремя он вдел,
В якутско-серебряное седло он прочно сел.
После этого,
У повода правую сторону натянув,
А левую сторону ослабляя,
Морду коня в нужную сторону повернув,
Он его по солнышку скакать заставляет.
В восточную сторону направляется он,
Чтобы освободить солнцеликую Урмай-Гоохон.
Конь его, как на крыльях несет,
Абай Гэсэр песню поет:
«Лук мой военный, лук мой желтый
Не рассохся, не искривился,
Меч мой железный, меч мой твердый
Не погнулся, не затупился,
Стрелы мои оперенные,
С четырех углов заостренные
Неизменными пребывают,
Сабля моя блестящая,
Сабля моя разящая,
Наповал убивает».
Едет Гэсэр по ханской звонкой дороге,
Едет Гэсэр по общей торной дороге.
По дороге широкой,
По дороге лесистой
Едет Гэсэр рысисто.
Перескакивает он через тридцать вершин,
Как через одну вершину,
Перемахивает он через тридцать долин,
Как через одну долину,
Над лесными верхушками пролетает,
За верхушки копытами не задевает.
Хоть длинна река,
Но до моря все равно добирается.
Хоть дорога и далека,
Но цель все равно приближается.
Вот родная земля
Уж кончается,
Вот чужая земля
Начинается.
То по траве, то степью
Доскакал Гэсэр куда нужно.
Среди просторного чистого поля,
Где долину пятиглавая сосна осенила,
Красные натянул Гэсэр поводья,
И Бэльгэна-коня осадил он.
После этого,
Тринадцать его великих волшебств
По широкой ладони бегают,
Двадцать три великих его волшебства
По пальцам пляшут и скачут,
Превратили они Бэльгэна в жалкую, пегую
Кривоногую, вислоухую клячу.
На лошаденку пегую, дрянненькую,
Накинул Гэсэр потник дырявенький,
Приладил седло деревянненькое.
Сам он сделался седеньким старичком,
Сморщился весь, согнулся крючком.
На седельце уселся, тронул поводья,
Лошаденка трусит, ушами поводит,
Но дорога все равно сокращается,
Цель далекая приближается.
В это время
Шарайдаи, долиной желтой владеющие,
Троеханы,
Бесчисленных подданных имеющие,
Начали укреплять свои границы,
Чтобы ни зверь не проник, ни птица,
Чтобы не было здесь никому пути,
Чтобы даже змея не могла проползти.
Воздвигли они каменные скалы,
Которые друг о дружку как зубами скрежещут,
А на случай, если и этого мало,
Пламенем, как из пасти плещут.
Кто мимо идет, эти скалы сжирают,
Кто близко подойдет, эти скалы сжигают.
На лошаденке пегой и дрянненькой,
Потником покрытой дырявеньким,
На седельце плохом деревянненьком
Приехал сюда старичок-сморчок,
Скрюченный, как сухой стрючок,
Тринадцать волшебств его на ладони скачут,
Двадцать три волшебства забегали, заплясали,
Превратил он пегую, жалкую клячу
В старенькое, стесанное кресало.
Кресало он положил в карман,
А сам пошел бродить по холмам,
Как будто бы бедняк спозаранку
Ищет и выкапывает саранку.
Вид у этого бедняка несчастен,
Никому такой бедняк не опасен.
Но саранку бедняк, выкапывая,
На поверхность камни выкатывает,
Землю роет он, словно крот,
И проделал в горе проход.
Скалы,
Как зубами скрежещут,
Скалы
Пламенем жарким плещут,
Но под ними Гэсэр прошел,
Опираясь на посошок.
Опираясь на палку кривую,
Он препятствия все минует,
В виде бедного старичка
Отдыхает у родничка.
Семьдесят три девицы,
Шарайдаев ханов служанки,
К роднику пришли за водицей —
Старичок-сморчок на лужайке.
Начали они тут резвиться.
Старичок на лужайке — видано ли,
Семьдесят две девицы
Через старичка перепрыгнули,
Через старичка они перешагнули,
Воды ни капли не расплеснули.
А семьдесят третья
Постарше подруг была.
Семьдесят третья
Старичка стороной обошла.
Была она девицей серьезной,
Обо всем рассуждала трезво:
— Что вы скачете, словно козы! —
Упрекнула подружек резвых.
— Разве совесть у вас уснула.
Где вы видели, чтобы женщина
Через мужчину перешагнула?
Старичок на девицу поглядел в упор,
И завел он с девицей разговор.
Он сначала девицу похвалил,
А потом подступил с вопросами:
— Для чего вам столько воды? — спросил,—
Вы куда эту воду носите?
Девица забыла,
Что где старая стоянка, там ямы,
Охотно заговорила.
На все отвечает прямо.
— Наши ханы, наши правители,
У Гэсэра жену похитили.
Привезли Урмай-Гоохон — солнышко красное,
Но привезли ее, оказалось, напрасно.
Хотели на ней молодого хана женить,
А она сказала — лучше не жить.
Оказалась она упорной,
Оказалась она непокорной.
Посадили ее в темницу,
Голодом ее там морят.
Только этой вот чистой водицей
Каждый день бедняжку поят.
Всячески над ней издеваются,
Всячески ее притесняют,
Но перед упорством ее теряются,
Что с ней дальше делать, не знают.
Как услышал Гэсэр о жене несчастной,
Сердце его забилось сильно и часто.
Но виду он не хочет показывать,
Просит девицу дальше рассказывать.
Кто же пленницу этой водой поит,
Кто видит ее, кто с ней говорит?
— Чтобы никто никогда ее видеть не мог,
В темницу к ней провели желобок.
По этому желобу вода течет,
Воду эту бедняжка пьет.
Тогда Абай Гэсэр девице в ведрецо
Незаметно положил золотое свое кольцо.
Девушка эта проворна была,
Быстро подружек своих догнала.
Старичок глядит ей вслед, улыбается,
Теперь недолго пленнице маяться.
Льется вода по желобку в темницу,
А вместе с этой водою
Из ведерка семьдесят третьей девицы
Покатилось кольцо золотое.
В ладони Урмай-Гоохон кольцо упало,
В темнице, как солнышко засверкало,
Засияло в темнице и посветлело,
А на сердце у пленницы потеплело.
Радуется Урмай-Гоохон, улыбается,
Недолго осталось ей маяться.
Колечко к сердцу она прижала,
Заговорила, запричитала: —
Это мой Гэсэр, повелитель мой,
Спасать меня сюда прибыл.
Великий Абай Гэсэр Удалой
Отомстить за меня сюда прибыл.
Шарайдаев царство черное, злое
Разгромить, уничтожить прибыл,
Шарайдаев царство развеять золой,
По ветру пустить сюда прибыл.
Это мой Гэсэр, мой муж золотой,
За верной женой сюда прибыл.
Абай Гэсэр между тем в облике старика
Еще три дня просидел у светлого родника.
Изучал он расположенье дворцов и зданий,
Как спереди к ним подойти, как сзади.
Изучал он порядки этого царства,
В чем его сила, в чем коварство.
Все узнал и во все проник,
Около родника сидящий старик.
После этого
Тринадцать своих великих волшебств
Выпустил Гэсэр по ладони гулять,
Двадцать три своих великих вошебства
Выпустил он по пальцам плясать.
Волшебства на ладони пляшут,
Волшебства по ладони бегают,
Все, что Гэсэр им скажет,
Они моментально сделают.
Оказался Гэсэр
На задворках большого дворца.
Оказался Гэсэр
Около запасного крыльца.
Он, заранее все предвидевший,
Обернулся мальчонкой-подкидышем.
Лежит, ножонками дрыгает,
Пищит, ручонками машет.
Ждет, когда кто-нибудь выглянет,
И хану о нем расскажет.
Вышел на задворки старший хан,
Видит — лежит на земле мальчуган.
Ножками, ручками дрыгает он,
Пузыри пускает и плачет.
Большим удивлением хан удивлен,
Задачей большой озадачен.
Поглядел на мальчонку так и сяк,
Крепыш мальчонка и здоровяк.
Очень подкидыш хану нравится,
А в народе не зря идет разговор:
Девочка в люльке — уже красавица,
Мальчик в люльке — уже батор.
Взял ребенка он во дворец
И стал воспитывать, как отец.
Стал ребенок расти не по дням,
Стал ребенок расти по часам.
Поглядят на ребенка утром,
Глазам не верят и удивляются.
Вчера помещался в баранью шкуру,
Нынче в бычью уже не вмещается.
Он растет румян да пригож собой,
Нощно растет и денно.
Назвали мальчика — Олзобой,
Что значит сынок-найденыш.
Тогда
Шарайдаи,
Желтой долиной владеющие,
Тогда
Троеханы,
Бесчисленных подданных имеющие,
В золотой бубен бьют,
Северный народ собирают,
В серебряный бубен бьют,
Южный народ собирают.
Пир затевают.
Мяса ставят пригорки,
Напитков озеро ставят,
Напитками сладкими и горькими
Сынка-найденыша славят.
Пьют-гуляют напропалую,
Угощаясь яствами разными,
В течение восьми дней они пируют,
В течение девяти дней они празднуют.
В это время
Начальник шарайдайских войск
Силач Сагаан Мангилай,
Грудь выпячивая по-геройски,
Хвастаться начинает.
Будто, когда похищали Урмай-Гоохон,
В ту самую славную пору,
Из этого желтого лука он
Перестрелял тридцать трех баторов.
«Всех баторов перестрелял»,—
Сагаан-силач уверял.
Пошел гулять его желтый лук
Среди пирующих в руки из рук.
Лук батора под стать, огромный,
Поглядишь и объемлет жуть.
Каждый хочет его попробовать.
Тетиву оттянув, согнуть.
Все согнуть они лук хотят,
От досады зубами скрипят,
Покраснели все от натуги,
Но слабы у баторов руки.
Лук нисколько не поддается,
Лук нисколько у них не гнется.
С любопытством глядит народ,
Как силачи состязаются меж собой.
Вдруг подходит и лук берет
Мальчик найденный — Олзобой.
В наступившей большой тишине
Говорит он: «Дайте-ка мне».
Тут раздался веселый смех,
На пиру смеяться не грех.
Не могли силачи согнуть,
А мальчонка уж тут как тут.
— Эй, тяни, тяни, тяни, —
Восклицают, —
Эй, согни, согни, согни, —
Поощряют.
Но кто понимает дело,
Перестает смеяться,
Тянет парень умело
Силой плеча и пальца.
Тянет толково малый
Силой плеча и рук,
Понемногу, мало-помалу
Начинает сгибаться лук.
— Эй, тяни, тяни, тяни,—
Зрители восклицают.—
Эй, согни, согни, согни,—
Зрители поощряют.
Лук все сильнее гнется
До звона тонкой струны,
Никто уже не смеется,
Все зрелищем заражены.
А парень как будто вырос,
Стал молодцом молодец,
Любуются парнем зрители,
Любуется парнем отец.
Парень прибавил силы,
Поощряемый возгласами,
Лук уже перекосило,
Расходятся пестрые полосы.
— Эй, тяни, тяни, тяни,—
Зрители радостно восклицают,—
Эй, согни, согни, согни,—
Зрители яростно поощряют.
Тянет упорный мальчик,
Раздался тут треск и звон,
Лук богатырский сломался,
На три части распался он.
Силач Сагаан Мангилай
Глядит и глазам не верит,
Обломки лука перебирает,
Но их теперь уж не склеить.
Сильно Мангилай рассердился,
Сильно надул он щеки,
Красной кровью налился,
Брови торчат, как щетки.
«Лук у меня был вечный,
Где же другой мне взять?
Чем же врагов я встречу,
Из чего я буду стрелять?»
Схватил он мальчишку яростно,
Мертвой схватил его хваткой,
А зрители хохочут радостно
В предвкушеньи борьбы и схватки.
— Эй, сынок, не поддавайся,—
Зрители восклицают.—
Эй, малыш, не сдавайся,
Зрители поощряют.
— Тяни его за поджилки,
Дерни его за пятки.
Толкни его что есть силы,
Положи его на лопатки.
Борцы,
Изгибаясь, друг с другом схватываются.
Схватившись на месте кружатся,
Пригибаясь, они приглядываются,
Кружась, они поднатуживаются.
Мускулы у них разогреваются,
Сердца у них разъяряются.
Напрягает Мангилай все мышцы,
Пот с него льется обильно,
Злостью Мангилай так и пышет,
Но злоба его бессильна.
Попался мальчонка крепкий,
Не играет мальчонка в прятки,
Налетает на Мангилая, как беркут,
Хватает Мангилая за пятки,
Налетает изюбрем-оленем,
Тянет соперника за колени.
Потом, собравши что было сил,
Сагаана Мангилая схватил-скрутил.
Огромного злобного силача
Вскинул он к себе на плечи,
Вверх поднимая, крякнул,
И о землю с размаха брякнул.
У силача из земли только уши торчат,
У силача из земли лишь мизинцы торчат,
А люди вокруг шумят-кричат.
— Какой молодец у нас народился,—
Говорят люди.
— Какой боец у нас появился,—
Восхищаются люди.
— Прославится он на все соседние страны,
Люди предполагают.
— Победит он самого Абай Гэсэр хана,—
Малышу предрекают.
В это время,
После команды шарайдаями отданной,
Их бесчисленные подданные,
Кто с острыми кольями, кто с лопатами,
Бегут силача из земли откапывать.
Копают они копают,
Ковыряют они, ковыряют,
Стоит у них гомон и гогот,
А откопать силача не могут.
На руках набили мозоли.
Зовут они Олзобоя.
Дают ему в руки веревку,
Дают ему в руки лопату,
Чтобы он со своей сноровкой
Помог силача откапывать,
Из ямы глубокой вытащить.
Олзобой отвечает: «Вот еще!
Пристало ли батору сильному, ловкому,
Путаться с лопатами да веревками».