Хелена Ханссон съежилась в кресле, глядя перед собой пустыми, бесцветными глазами, и пробормотала:
– Отпустила бы, а? – И сразу же после этого: – Как это женщина может стать ищейкой…
Оса могла бы задать контрвопрос, но промолчала.
Мертвая тишина минут через десять нарушилась громким стуком во входную дверь.
Оса Турелль открыла, вошел Колльберг с бумагой в руках. Красный, потный, он явно очень спешил. Остановился посреди комнаты, оценил обстановку. Бросив взгляд на упавшую вазу, осведомился:
– Дамы подрались?
Хелена Ханссон посмотрела на него без надежды и без удивления. Всю ее профессиональную полировку словно ветром сдуло.
– Чего вы, черт вас подери, хотите? – сказала она.
Колльберг протянул ей бумагу и сказал:
– Это разрешение на обыск в квартире. По всем правилам – с печатью и подписью. Я сам его затребовал, и дежурный прокурор разрешил.
– Катитесь к дьяволу, – пробормотала Хелена Ханссон.
– Не собираемся, – любезно ответил Колльберг. – Нам нужно тут немножко оглядеться.
– По-моему, там. – Оса Турелль указала на дверцу шкафа. Взяла сумочку Хелены Ханссон с туалетного столика и открыла. Женщина в кресле никак на это не реагировала.
Колльберг открыл шкаф и вытащил чемодан.
– Небольшой, но на редкость тяжелый, – пробормотал он. Положил его на кровать и раскрыл. – Нашла что-нибудь интересное? – спросил он Осу Турелль.
– Билет в Цюрих и обратно и заказ на номер в гостинице. Самолет вылетает без четверти десять с Арланды.
Обратный рейс из Цюриха в семь сорок завтра утром.
Комната в гостинице заказана на одну ночь.
Колльберг поднял лежавшие сверху в чемодане платья и начал копаться в связке бумаг на дне чемодана.
– Акции, – сказал он. – Да их целая куча.
– Не мои, – беззвучно сказала Хелена Ханссон.
– Я в этом не сомневаюсь.
Отойдя от чемодана, он открыл черный портфель. В
нем было именно то, о чем говорила его жена. Ночная рубашка, трусики, косметические принадлежности, зубная щетка и коробочка с пилюлями.
Он посмотрел на часы. Уже половина шестого. Он надеялся, что Гюнвальд Ларссон сдержит свое обещание и не проморгает Бруберга.
– Пока хватит. Вам придется проследовать за нами.
– Почему? – спросила Хелена Ханссон.
– Я могу тут же обвинить вас в грубом нарушении валютных правил, – сказал Колльберг. – Вы можете считать себя арестованной, но тут не мое дело. – Оглядев комнату, он пожал плечами. – Оса, последи, пусть возьмет с собой что полагается в таких случаях.
Оса Турелль кивнула.
– Ищейки чертовы, – сказала фрёкен Ханссон.
XVI
Многое случилось в тот понедельник.
Гюнвальд Ларссон стоял у окна кабинета и смотрел на свой город. Внешне все было вполне благопристойно. Город как город. Но Гюнвальд Ларссон слишком хорошо знал, какой ад преступности таился в нем. Правда, он имел дело лишь с такими преступлениями, где дело шло о насилии, но и этого более чем достаточно. К тому же обычно их очень неприятно разбирать. Шесть новых ограблений, одно хуже другого, и до сих пор никаких следов. Четыре случая избиения жен, с членовредительством. А один обратный: жена ударила мужа утюгом. Помимо ограблений, которые производили впечатление хорошо обдуманных, все так называемые спонтанные преступления были похожи на несчастные случаи. Несчастные, с истрепанными нервами люди помимо своей воли оказывались в отчаянном положении. Почти во всех случаях наркотики или алкоголь играли решающую роль. В
какой-то степени, может, действовала и жара, но в первую очередь виновна была сама система, безжалостный механизм большого города, перемалывающий слабых, мало приспособленных и толкающий их на безумные поступки.
И еще – сколько же самоубийств было совершено за последние сутки; пройдет еще некоторое время, прежде чем он об этом узнает – дела пока находились в полицейских отделениях, где материалы обрабатывались и составлялись отчеты.
Без двадцати минут пять, его вот-вот сменят.
Он мечтал поехать домой в свою холостяцкую квартиру в Булмору, принять душ, влезть в домашние туфли и чистый купальный халат, выпить холодного ситро – Гюнвальд Ларссон был почти полным трезвенником, – выключить телефон и провести вечер за чтением отнюдь не детективного романа.
Но он взялся за дело, которое, собственно, его никак не касалось. За дело Бруберга, в чем он иногда раскаивался, а иногда испытывал какую-то животную радость. Если